Продолжаем знакомиться с теми, кто застал коммунистическое движение в России в совершенно ином виде. Сегодня у нас большое интервью с комсомольским секретарём областного центра. Поговорили о силовиках, акциях, внутренних проблемах организации и о том, что думают о нас люди другой политической эпохи.

Владимир Прибой: Давай сначала о себе.

Громов: Алексей Сергеевич Громов, 1991 года рождения. Первый секретарь Оренбургского горкома комсомола. Бессменный уже на протяжении почти десяти лет, но сейчас чисто номинально, ибо народу нету, ничего нету, организация в мёртвом состоянии. Ну, как-то так.

Безотцовщина. Мать была экономистом по тяжёлому машиностроению, училась в Московском институте управления им. Серго Орджоникидзе. Сейчас он уже Государственным университетом управления стал. Как и большинство советских людей, начинала она с техникума. Училась сначала здесь, в Оренбурге, в Станкостроительном техникуме. Сейчас это Колледж электроники и бизнеса. Потом работала на заводе, а оттуда через рабфак получила направление в Москву. Была яростной противницей рыночных реформ. Учили их на плановую экономику и до сих пор большинство того, что я про экономику знаю, — это то, что она рассказывала, её конспекты с учебы, учебники и так далее.

В. П.: Ты рассказывал, что как раз на тот период пришлись яростные дискуссии между плановиками и рыночниками, в том числе и в данном учебном заведении.

Громов: Да, это были как раз 1986–1992 годы. Она училась на очном отделении и активно во всём этом участвовала. Там было деление почти 50 на 50. Одни за рынок, а другие за план: максимум — берёте кредит, сами своё предприятие поднимаете и государственный сектор не трогаете. С чего вам кто-то общенародную собственность должен отдать?

В. П.: Это, по сути, тоже рынок, но с другого захода. Рыночные элементы разрешить, просто на более ограниченных условиях.

Громов: Факт в том, что даже того варианта, при котором всё не само упадет в руки, а придётся потопать, они боялись как огня, этого уже хватало, чтобы напугать нарождающийся класс буржуазии.

И вот потом её распределили после выпуска сюда, в Оренбургский государственный университет. Это он сейчас ОГУ, а раньше был Политехом. Со временем она и ещё три человека основали там кафедру. То ли финансов и управления, то ли управления персоналом. Именно по машиностроению. Сейчас это всё менеджментом называется, но тогда это было как-то по-другому.

В. П.: Твоя мать как-то объясняла распад Союза? Вы разговаривали об этом?

Громов: Она считала, что теория отстала от практики социалистического строительства. Здесь и образовался опасный разрыв, который ничто не могло перекрыть. В то время как теория нуждалась в непрерывном обновлении, это было табуировано.

В. П.: Как ты пришёл к коммунистическим идеям? Ну, я уже предвижу здесь влияние матери, но, может быть, было что-то ещё? Просто для людей твоего поколения всё это отдавало жутким нафталином, согласись. Стать коммунистом для человека 1991 года рождения…

Громов: Ну не скажи. Не для всех это отдавало нафталином. Даже те, кто пытались меня троллить, они нет-нет, а задумывались, что нечто важное и для них реально было потеряно. Это всё от коммуникабельности человека зависит. У меня никогда не было проблем с выражением своих взглядов. А по влиянию… Ну, наверное, ещё литература оказала влияние. Огромная библиотека дома, которую я до сих пор не осилил, но которая была со мной с детства. Бабушка ещё оказала влияние. Она ничего не читала такого, высшего образования у неё нет, но она всегда чисто анархические идеи высказывала по содержанию, сколько её помню. Позже, когда я начал изучать работы Петра Кропоткина, то оказалось, что у них очень близкие взгляды на государство. Никакие правители не нужны, власть не нужна, мы сами себе можем быть хозяевами и управлять своей жизнью посредством советов или других органов. Хотя при этом Сталина всегда вспоминала положительно, считала, что в большинстве своём репрессии были обоснованы. Хотя и у неё в жизни был пример, когда после войны проверяли все дела и милиционера расстреляли за подлоги.

Прадеда хоть я и не застал, но, по рассказам, после войны он вернулся в родную деревню и, будучи коммунистом, начал там активно бороться с теми, кто в войну наживался на народе, но после ХХ съезда он сдал партбилет в знак протеста против деятельности Хрущёва и компании.

Да и многие в окружении тепло отзывались о Советской власти. Не шла как-то мне вся либеральная и националистическая идеология. В школе преподавательский состав опять-таки советским настроениям способствовал. Живо реагировали на происходящее в стране, пытались нам объяснить, что всё это ложь, что враги не в той стороне и вообще на «политинформацию» отвлекались по ходу обучения часто.

В. П.: Государство в тот период отрывалось на учителях, за людей их не держало, а учителя закладывали мину под государство.

Громов: Можно и так сказать. Да и сам этот переходный период с его кульбитами быстро всем надоел. Мы как раз на это переломное время попали. И очень часто отписки шли, что преподавание ведётся по новым учебникам, а нам советские раздавали, где содержание и формулировки соответствующие.

Ну, вот ещё кое-что про то, как я пришёл к политике. Помню, что, когда нам, всем россиянам, начали рекламировать Владимира Владимировича как нового президента, я только входил в подростковый возраст и тоже повёлся на общую эйфорию. Точно помню, что он был среди населения очень популярен. Ну, как бы и ладно — у меня в те годы были совсем другие интересы, политика была где-то далеко. Первые мысли о том, что со страной что-то не так, у меня начали закрадываться уже в подростковые годы, после 2003 где-то. Когда шли зачистки политического поля, разборки с НТВ, который был довольно годным, реально независимым телеканалом, хоть и принадлежал опальному ныне олигарху Гусинскому, а не свалкой однотипных сериалов про ментов и бандитов, как сейчас. Ни с какой марксистской литературой я не был знаком тогда, но начал присматриваться к левым идеям и постепенно к ним пришёл.

В. П.: А политическую организацию ты когда пришёл?

Громов: В уже довольно сознательном возрасте. Это был октябрь 2008 года, мне было уже 17 лет. Причём я сам долго искал. Никаких контактов не было, пришлось повозиться.

В. П.: Интернет?

Громов: Ну вот на его просторах и нашёл старый адрес – ул. Володарского, дом 5.

В. П.: Это здание «Российского Союза Молодежи», бывшее здание обкома ВЛКСМ. Когда-то, до 2008 года, комсомол базировался там?

Громов: До 2003 или 2005 года где-то. Потом не знаю, были ли ещё адреса, но, когда я пришёл, все уже переехали в здание местного филиала МГЮА. Тогда, кстати, организация называлась СКМ РФ. Это потом мы стали ЛКСМ РФ. Пришёл я в первый раз вместе с другом. Ну, чтобы не одному идти, тоже искал соратников, почву прощупывал. Он тоже, кстати, до сих пор левых идей придерживается, но не активничает.

В. П.: А кто это, я его знаю?

Громов: Не надо. Его менты активно прессовали одно время, и он отошёл от дел. К слову, небеспочвенно его прессовали. Он ментов тоже активно троллил.

В. П.: Ну, хотя бы откуда он.

Громов: Да оттуда же, одногруппник. Я тогда, кстати, уже учился в Оренбургском железнодорожном техникуме. Вот оттуда. Ну вот, значит, мы приходим, там где-то 15 человек актива сидит. Что да как, вопросы всякие, как бывает при вступлении: «Чьих будете? А как нашли нас?»

В. П.: Вопрос, который мы всегда задавали людям при вступлении: «Как вы умудрились нас найти?!»

Громов: (смеётся) Да, есть такое.

В. П.: Тебе многих людей удавалось распропагандировать по месту учёбы?

Громов: На самом деле довольно-таки много. Я очень активно общался, не стеснялся своих взглядов и находил уши, желающие слушать. Как правило, всё упиралось в один момент: «Как бы это ни было замечательно, но мы боимся, что нас выпрут». Даже тогда, в те годы, был страх. Но не такой дикий, как сейчас, и давление со стороны администрации учебного заведения было совершенно не то. Сейчас это приобрело масштабы настоящей истерики. Если бы меня исключали за каждую несанкционированную акцию, в которой я участвовал в свои студенческие годы, за каждый митинг, то в городе просто не хватило бы учебных заведений для повторных поступлений.

К слову, обо всех этих пугалках, что участие в несанкционированных — да и в санкционированных — акциях протеста и оппозиционных движениях отвлекает от учебы, вредит чему-то и делает вас подонком общества и врагом нации. На данный момент я преподаю в том месте, где когда-то учился. Вот так вот. И уже с другой стороны кафедры, и в другое время могу понаблюдать за студентами. Они реально боятся этого. Хотя ребят много толковых, мозги у многих политически влево мыслят. Причём без моей помощи: положения закона «Об образовании» соблюдаю. Да и предмет у меня негуманитарного цикла, поэтому никуда от темы особо не отойдешь. Со студентами-антикоммунистами, кстати, тоже сталкиваюсь, но они, как правило, очень слабо теоретически подкованы. Я бы сказал, что общество, особенно молодёжь, реально политизируется, но это всё искусственно подавляется запугиванием.

В. П.: Арман в своём интервью высказал мнение, что членство в политической организации в нашем обществе приводит молодого человека к маргинализации. Тяжелее становится строить социальные связи. Ты сам закрываешься, общество от тебя закрывается. Ты это на себе ощутил?

Громов: Ничуть. Вообще нет. На меня это не повлияло никак. Наоборот, люди тянулись и спрашивали: «А что? а как? а зачем?» У нас с Арманом просто разные круги общения. У него склонность к интеллигентским кругам — там это «фи». А я всегда общался с ребятами попроще, рабочий класс так сказать, будущие пролетарии. В этом вся разница.

В. П.: Возвращаясь к светлому прошлому. Кого помнишь из комсомольского состава тех лет?

Громов: Через нас много людей прошло, иногда снимаю с антресоли архив и, пролистывая, смотрю кто, где и как. Кто-то очень даже неплохо устроился и на контакт не идёт, кого-то уже похоронили, кто-то переехал в другие города и уже там активность проявляет, некоторые отошли от всего этого, некоторые в Другой России участвуют; много людей, много, не хочется кого-то выделять, чтобы остальным не обидно было.

В. П.: Тем не менее мне не мешало бы на некоторых выйти. Они могут помнить более ранние составы комсомола. Возможно, даже самый первый постсоветский…

Громов: Не могут. Тот состав комсомола, который был до 2007 года, полностью разогнан, от слова совсем. Мунжасаров, по-моему, единственный уцелевший из этого состава. А, нет. Стоп. Были ещё девушки, Людмила Чернова, кажется, и Анатасия Гордеева, ну и ещё Алёна Новикова, дочь тогдашнего первого секретаря ОК КПРФ. Но они совсем недолго состояли после разгона, я не успел их подробно расспросить, что произошло. Сейчас уже и не знаю, где их искать, да и особого желания, если честно, нет.

В. П.: Ты знаешь причину разгона? В чем была суть конфликта с партией?

Громов: Нет, абсолютно. Я знаю только, что это произошло в 2005-2006 годах где-то. Могут помнить партийные старики и, скорее всего, Нурлан Мунжасаров. Он может рассказать, если захочет. Но что-то мне подсказывает, что не захочет.

В. П.: Итак, вы вступили. Объясни читателям, в чём заключалась ваша деятельность на первых порах?

Громов: Черновая и грязная работа. Разнос газет по почтовым ящикам, раздача газет на мероприятиях, «Точка» у аптеки около «Дома быта»… Ну, Антон рассказывал в интервью, насколько я помню. В общем, уличная политическая агитация. Такие, знаешь, политические промоутеры. Только, в отличие от рекламы, ты делаешь это за идею, и качество полиграфии в разы хуже, поэтому весь типографский свинец остаётся на твоих руках, а в течение дня — невольно на одежде и лице. Я в курсе твоей позиции и всеобщего презрения к таким методам работы сегодня, но я остаюсь убежден, что это звено жизненно необходимо для каждой организации. С одной стороны, как способ наведения дисциплины, какого-то обряда посвящения, с другой — потому, что этот ресурс уличной агитации ещё не так хорошо выработан, как привыкли думать. Да, век интернета, смартфонов. Тем не менее есть ещё над чем задуматься. Я еще в 2013-2014 годах, относительно недавно, читал исследование, что всего 1/5 печатной продукции доходит до конечного потребителя, который возьмёт в руки и реально прочитает. Точнее, даже не «всего 1/5», а «целая» пятая часть! Для газеты в 5000 экз., а это вполне достижимая цифра даже для самой небольшой ячейки, мы получаем 1000 человек, которые прочтут её. А теперь пусть активисты из интернета скажут, всякий ли их пост имеет даже такой охват. Вот то-то же.

В. П.: То есть ты по-прежнему сторонник печатной продукции?

Громов: Я думаю, что за ней будущее. Скоро печатная газета станет проще в изготовлении для небольших групп благодаря растущему удешевлению технологий печати и доступнее в плане распространения. Это как наличность и безналичные переводы. Последнее удобно, но палевно и полностью контролируется. А первое повышает шанс сохранить анонимность, хотя и менее удобно. В нашем случае под неудобством понимается большее количество затрат, чтобы печатная продукция понравилась и притягивала современного читателя, который разучился концентрироваться.

К тому же, не все газеты были стрёмными. В «Советской России» было что почитать. Вот «Правда» цековская была уже не очень. «Оренбургская правда» в те годы вообще была отвратительной пенсионерской газетой. Но мы, комсомольцы, выпускали свою прессу, и весьма неплохую, на мой взгляд. Не «Лимонка», но всё-таки.

В. П.: Выпускали, когда были в состоянии оплатить тираж.

Громов: Да. «Молот» была газета. По-моему, так называлась. Но её издавал как раз предыдущий состав, у нас в архиве осталось выпуска два. Я её не застал. Что ещё? «Комсомол Оренбуржья», «Оренбургский экстремист» мы выпускали.

В. П.: Не только выпускали, но и открыто раздавали. С ума сойти, как меняется время. Сейчас напечатать газету с таким названием — считай подписаться на тюремный срок. 

Громов: (смеётся) Помню ту точку, где мы впервые явили наше творение публике. Ну и, конечно же, сотрудникам, которые обязательно подходили и брали 1-2 экземпляра всей распространяемой продукции. Но менты по-доброму угорали с названия. А вот от сотрудника Центра «Э» — Васи Иванова при других обстоятельствах мы получили отзыв: «Вы там совсем уже охренели?!». Сразу скажу, что провокационным было только название. Содержание просто отражало деятельность нашей организации.

В. П.: А были ли ещё какие-то способы агитации в эпоху между цифровым контентом на YouTube и в соцсетях и печатью?

Громов: Каюсь, в 2009–2010 годах я активно занимался нехорошими вещами, за которые меня те, кто жил в то время, возможно, будут бить ногами и, возможно, даже по голове. А именно — запиливал спам-ботов в ICQ, которые рассылали ссылки на наш сайт, призывали выйти на те или иные акции протеста, посетить митинги, шествия, проголосовать, не голосовать и так далее. Спам-ботов по SMS также получалось запилить, но это уже стоило денег. Душевное спасибо нашему государству и частным компаниям за безалаберное хранение персональных данных, благодаря чему базы номеров того или иного оператора можно было купить на рынке в ларьке с пиратскими дисками. Правда, не знаю, насколько все эти рецепты актуальны сегодня, ведь всё изменилось. Кроме такого же безалаберного отношения к персональным данным, которые теперь утекают не в ларьки, а в даркнет.

В. П.: Ещё мы использовали самонаборные печати, чтобы штамповать агитацию на деньгах.

Громов: Было, было. Большой текст там не уместишь, не испортив купюру, но что-то краткое вроде «Митинг против повышения ЖКХ. 23 мая 15:00 у Дома Советов» в несколько строк было вполне реально сделать. Но опять же, время сейчас другое. Когда мы это делали, безналичный расчёт был ещё в диковинку и агитация на деньгах при должной организации могла быть массовой. По моим ощущениям, где-то до середины 2010-х прикладывание карты к терминалу не стало ещё повседневностью. А потом вдруг резко, буквально за год-два, пластик вытеснил привычные всем денежные знаки. Сейчас даже если ты 50 рублей так проштампуешь, будет ли толк? В былое время она за сутки могла рук пять сменить, сейчас о полтиннике могут вспомнить только тогда, когда нащупали случайно в кармане вместо карты. 

В. П.: Так, ну это всё первый уровень, так скажем. Что по акциям?

Громов: Ну, дежурные акции совместно с партией всегда и для всех. Это 1 мая, 7 ноября, бесконечные юбилеи… Редко удавалось придумать что-то выбивающееся из традиции. Другое дело — вещи животрепещущие, которые требовали немедленной реакции. Помню обрушение школы в октябре 2008 года в Беляевке, где погибли дети. Мы тогда вышли на совместную акцию с Национал-большевистской партией (ныне запрещена в РФ). Громкая была акция.

Декабрь 2013 года я ещё навсегда запомнил. Меня винтили тогда основательно, с душой, как отпетого преступника, мордой в пол только не ложили, народа много вокруг было, они тогда ещё публики побаивались. Мы шли с протестами против проведения Олимпиады. Нас «эшники» вели от самого горкома, тогда уже на ул. Пролетарской, 4. За поворотом нас ждал Юрий Шарапов, зам. главы УВД города. Так я с ним, кстати, и познакомился впервые после его вступления в должность. Приехали космонавты [Жаргонизм: ОМОНовцы в полном облачении — прим. автора]. Цирк ещё тот, короче говоря. Причём самое смешное, что повинтили в тот день и пару бывших нацболов, которые тупо проходили мимо по совпадению. Они их по привычке свинтили.

В. П.: По совпадению или «по совпадению»?

Громов: Нет-нет, реально оказались не в то время и не в том месте, но их уже знали в лицо. Они ничего не планировали, просто знали, что будет акция, увидели нас и подошли поздороваться. И огребли. Только они подходят – вылетают космонавты, винтят их. Мы пытаемся их отбить – винтят нас. И вот мы уже все в одной газельке. Я, Щерабаков, Ужайкин, оба последних из «ДОМа», была такая организация… Семь человек нас было в газели. Не тронули только Индейкина и Мунжасарова — они были депутатами на тот момент. Тебя в тот день решили не брать, ты тогда ещё был несовершеннолетний, уж извиняй.

В. П.: Хех, я помню, что мне сказали что-то иное, но буду знать теперь спустя годы.

Громов: Привезли нас в Ленинское РОВД, встречает нас Баскаков, их начальник… Промариновали, пальцы откатали… Обычные полицейские не очень были довольны. Типа: «И что нам с ними делать? И зачем вы их нам вообще привезли?» Обычная полиция не любит возиться с политическими, они в большинстве случаев вообще не видят проблемы в том, что мы делаем. Там дознавательница чуть ли не плакала: «Я не знаю, как вас оформлять…» Говорим ей: «Никак не оформляй!» Она говорит, что не может никак не оформить, начальство велело…

В. П.: Сказали бы, расклейка в неположенном месте. Самая ходовая же.

Громов: Не, не прокатило бы, у них указка сверху была нас удерживать под любым формальным предлогом, пока факел не уедет из города и народ не разойдётся. А ещё они нас обшманали плохо. Листовок не нашли, хотя у нас их было прилично. Мы в аналогичных ситуациях 20.20 КоАП часто предлагали, и прокатывало. Сумма приемлемая, оформление быстрое, статья незаподлянская…

В. П.: И знакомая (с улыбкой).

Громов: Ну, не без этого.

В. П.: Как, кстати, спрятать листовки, чтобы не нашли? Ну-ка, поделись опытом.

Громов: Нет, не в трусы, как многие подумали. Вот тут, где у нормального человека обычно пресс, за ремень. Небольшую стопку просто так не прощупать под одеждой, она как пресс и ощущается.

В. П.: И вам удалось?

Громов: Да. И главное, что после шмона мы эти листовки раскидали по всему РОВД. Тимченко такой: «Это же ваши листовки! Откуда? Чего вы намусорили здесь». А мы такие: «Никак нет, никаких листовок не было, вы же нас досматривали и не нашли. Вот всё записано, что мы без ничего пришли». Ну они тоже нашли, как отомстить. Суркову, бывшему нацболу, которого свинтили за то, что он просто подошёл поздороваться, телефон в тот день сломали, когда он хотел адвоката вызвать.

Ещё стены расписывали — это тоже была часть повседневной агитации. Нет-нет, а надо было закрывать город провокационными лозунгами. В отличие от Армана, мы это в искусство не превращали, но и работа у нас была более массовая. Из всех случаев больше запомнился тот, когда мы с Ильшатом чуть не попались. Это был 2010 год. Он был несовершеннолетним тогда, и для меня всё могло закончится плохо. Когда ты лиц, не достигших 18 лет, в любое дело вовлекаешь, это всегда отягощение. Тут я виноват. Он и рад выбраться на рейд, а я просто забыл, что ему нет 18-ти. Я думал, что уже есть.

Вот, значит, поздний вечер, мы отработали район с ним, уже идём обратно — трафареты убитые, баллоны пустые, уже выкидывать надо. Идём, общаемся, у меня наушник в одном ухе, я иду с ним разговариваю. Вижу вдруг — коробок едет. Я оборачиваюсь, а там такая картина: стоит он и пишет надпись на какой-то совершенно невзрачный, всеми брошенный прицеп, на который его хозяева даже краски жалеют. Я свистнул: «Шухер!», а тот, вместо того чтобы бежать от меня, наоборот, подбегает ко мне и спрашивает, что делать. Я ему: «Беги вон туда, напротив, в посадку. Встретимся там-то там-то». Краем глаза смотрю — побежал он не туда, а прямо на стоянку, где 4 машины милицейских… Потом уже делился впечатлениями, как у него дело было. Один мент споткнулся о сброшенный им баллон, второй его догнал и сзади обхватил, но, вместо того чтобы упасть вперед лицом, как хотел милиционер, Ильшат упал как-то назад на напрыгнувшего на него мента и в грязи его извалял основательно. Короче, хорошо они ему прописали, когда догнали. По почкам, в носяру дали. Меня тоже поймали. И там-то всё и вскрылось.

Я попытался «договориться» с ментом, но тот ни в какую: «Нет, в отдел и точка, ему 18-и нет». А как он узнал? А у парня паспорт при себе был. Тут я понял, что дело скверно-скверное. А в паспорте у Ильшата ещё и комсомольский билет вложен. Я такой: «Капец он дурачок…» Начинают меня шмонать: а я тоже комсомольский билет не выложил. Я такой: «Капец я дурачок…» 

Приехали в отдел. Вёз, кстати, нормальный милиционер. Байки всю дорогу травил, я уж не помню… Там четыре коробка было, нас в одни руки передали и доставили в отдел. Не буду говорить, какое РОВД, мало ли. В отделе протокол подписываем — хоп, бумага рвётся. Мент такой: «Какая страна, такая и бумага!» Я уже чувствую — наш человек. Он меня в сторону отводит и говорит: «Я сам против этой власти, но дороги назад уже нет вам. Ему нет 18-и и его уже зарегистрировали».

В. П.: В РОВД насилие часто применяли к задержанным?

Громов: Ну, кстати говоря, на моей памяти не такие уж там кровожадные люди работают, как про них принято говорить. По крайней мере, у нас в городе. А я обошёл все РОВД не по одному разу и могу смело на различных картах города рейтинг звёздами им выставлять. Вот тут до остановки далеко, вот тут ребята попроще и оформление быстрее… Как знаток тебе говорю, что, если нарываться, получить можно в равной степени везде. Если вести себя адекватно, то в подавляющем большинстве случаев никто не станет тебя прессовать. Просто в полицию часто доставляют персонажей, которые сами просятся на кулак, активно вопрошая: «Ну и чё ты мне сделаешь, мусор?!» Соответственно, они добиваются демонстрации того, что с ними могут сделать. Соответственно, менты сами привыкают к таким вариантам, и их это тоже развращает.

В. П.: Чем история закончилась?

Громов: Я из РОВД выскочил раньше него, начал названивать депутатам. Пошло бодание на уровне депутатских запросов, неожиданно в плюс сыграло избиение, так как у депутатов сразу возник вопрос: «Нам сказали, наш активист там „упал“ неудачно». И, короче, со штрафом в 250 рублей, что ли, его выпустили, не привлекая родителей.

В. П.: То есть вы набедокурили, а депутатам потом разгребай. Так сказать, административным ресурсом подвинули закон.

Громов: С волками жить — по волчьи выть. Если брезговать такими вещами, лучше вообще не ввязываться во всё это.

В. П.: Что ещё можешь вспомнить?

Громов: Во время белоленточных протестов не то что акция, скорее эксцесс был такой [За давностью лет детальнее вспомнить или посмотреть в источниках не удалось, но пикет, скорее всего, был связан не с протестами по поводу выборов, а с делом против местного депутата-единоросса Александра Сало, обвиняемого в хищении зерна из госрезерва — прим. автора.]. У нас один активист стоял в пикете на перекрёстке, где областное ГУВД, областной суд и МГЮА. Рядом со штабом, по сути. Он пикетировал, где положено, но менты подошли к нему и попросили перейти дорогу. Якобы он чему-то там мешает. Он по незнанке и перешёл, а через дорогу областной суд. А по закону тогда уже было нельзя возле таких зданий пикетировать, якобы это мешает их работе. И те же менты, которые его отправили на ту сторону, начали его вязать. То есть это была наглая, голимая провокация. Наш активист, правда, тоже хорош. Должен был знать и не поддаться. С другой стороны, не выполни он требование сотрудника полиции — его бы всё равно стали бы вязать. А законно оно или нет, это в любом случае в суде только доказывать. Но пока суд да дело — акция сорвана.

В. П.: Да, я помню этот эпизод — «Оборона Андрея». Я тогда по какому-то делу был в горкоме МГЮА, вбегает Вика и кричит что-то типа: «Наших бьют». И все, кто был тогда, ринулись на улицу, взяли его в живое кольцо и начали вести к дверям академии.

Громов: Да, тогда менты ещё стеснялись применять силу в таких масштабах, они непривычные были. Нас задерживать причин особых нет, его они выдернуть из круга не могут, как-то мы танцевали-танцевали и в помещение его завели. И в этом месте ментам бы сдаться, но начался цирк. Мы его ведём в кабинет также в кольце — сотрудники за нами. Приехали подкрепления — оцепили юракадемию. Приехали наши депутаты. Начались дебаты. Мы его не отпускаем — начальство им, по-видимому, тоже велит не отступать.

В. П.: Там, помню, начали составлять протокол, потом что-то пошло не так, менты в буфете уселись, начали составлять протокол без нас и без Андрея вообще. В качестве понятой была сотрудница, которая гражданскую одежду накинула поверх формы. Для кого? Зачем? Не помню уже.

Громов: Потом мы пытались переправить его через черный ход, чтобы он удрал, но увы, Андрей на заборе застрял. Хотя он ушел бы, но увы, габариты подвели. Менты это чухнули и ломанулись его снимать, весёлое было шоу…

В. П.: Вот здесь был трешовый эпизод. Ломанулись они его снимать не только снаружи, но и изнутри помещения. Мы с Викой встали в коридоре, который ведёт к большой лестнице, стеночкой. Ну, трогать мента нельзя, это статья, всё это крепко помнили, но можно «просто стоять». То, что ты «просто» стоишь на пути, — вещь чисто случайная. И вот мы «просто» выстроились стеночкой, мент на прорыв, я падаю, в падении чисто рефлекторно хватаю мента за плечо и… его погон остаётся у меня в руках. 

Громов: (смеётся) Ну как бы да, при должном усердии можно было разогнать до уголовного дела.

В. П.: Да, момент был очень стрёмный. Всё это же можно раскрутить вплоть до УК — напал на сотрудника при исполнении. Мент тоже смотрит на меня стеклянными глазами, с какой-то смесью обиды и удивления, будто бы мы играли в игру, а я нагло нарушил правила. И он произносит с той же интонацией что-то совершенно неуместное: «Ты же знаешь, что меня трогать нельзя?». Я дословно не помню, но что-то типа того он сказал, да. Ты совершенно прав, тогда было время совсем другое. Сейчас за такое люди реально уезжают на зону, а тогда он просто забрал у меня погон и ломанулся дальше. Еще был эпизод с мусорским бобиком, когда мы бросались под него, чтобы он не мог близко подъехать. Встать поперек духу у меня не хватило, но я с разбегу двумя руками дал по боковому стеклу. Водитель настолько ошалел от такой наглости, что опустил стекло и крикнул: «Придурок совсем, что ли?!»

Громов: Сейчас такое джентельменское отношение вспоминается, будто бы и не в России вовсе происходило. Но была и другая сторона. Прям в том же инциденте. Нурлан Мунжасаров к тому времени уже был муниципальным депутатом. Я не помню, зачем он в тот момент у ментовского бобика оказался. То ли его тоже хотели забрать как организатора «обороны» за строптивость. То ли он Андрея держал, я не помню. Но одному из ментов это надоело, и он начал бить дверью по руке Нурлана. Попробуйте повторить с дверцей своего автомобиля, это не шутки совсем. Это к вопросу «о добрых ментах старых времен». Нет, предпосылки к сегодняшним жестокостям, они уже тогда были, просто тогда не было, что ли, такого чувства всевластия над обществом с их стороны… Пока ещё не было.

В. П.: Их власть и так была полной, теперь она стала абсолютной.

Громов: Именно. 

В. П.: Медведевское время было для активистов сложнее, чем Путинское до того?

Громов: Да, так было. Я точно помню, что к закату Медведевского срока число политзэков в стране планомерно увеличивалось. До него за политику прям жёстко не щемили, кроме нацболов. Ничего против них не хочу сказать, но они реально сами нарывались очень часто. И пусть всех остальных и дразнили «бледной тенью НБП», но мы подражали и учились, а они делали и ничему не научились. А при Медведеве уже включили какие-то жернова, которые до сих пор никак не выключатся. Напротив, только набирают обороты.

***

В. П.: Был ли ты сам на Дубицкого, 2?

Громов: Да, в Центр «Э» меня забирали. Был это, сейчас скажу… Году в 2014-2015 где-то. Когда-то это было Управление по борьбе с организованной преступностью, но борьба эта была проиграна — преступность легализовалась и получила в своё распоряжение целую страну, а потому они теперь эту преступность охраняют и борются с инакомыслием. Будем надеяться, что эту борьбу они проиграют тоже. До того меня пытались вытянуть на профилактические беседы, но мне удавалось уклоняться. Конкретно этот визит был вызван появлением в нашем городе надписей на стенах нехорошего содержания…

В. П.: Связанных с национал-большевистской партией? (с улыбкой)

Громов: Нет, нет. По этому случаю меня не дергали туда, но его я тоже расскажу. Нет, меня в Центр «Э» упаковали по поводу надписей на стенах, сделанных баллончиком одним недалёким человеком…

В. П.: Мы не знаем этого человека.

Громов: Да, мы его не знаем. Но своими действиями он подставил кучу людей. Причём не просто действиями, так-то в организации мы никогда не брезговали настенной агитацией, а именно тем подставил, что не согласовал действия… ни с кем. Ну вот ты представь себе. Я не знаю, почему Антошка не рассказал об этом в своём интервью, но по итогам появления этих надписей на стенах его ночью сняли с женщины буквально, сластали мордой в пол в собственной квартире и отвезли катать пальцы и чуть было не жеманули дублёнку как вещдок. На полном серьёзе. Обосновывали тем, что человек похожий на Антона…

В. П.: Человек, похожий на прокурора.

Громов: Да-да, в этом духе. Но эта отсылка настолько стара, что её мало кто вспомнит. Короче говоря, чуть было его в марте-апреле на улицу не вышвырнули без куртки. Внутреннее расследование вывело нас на человека…

В. П.: Которого мы не знаем.

Громов: Да, которого мы не знаем, но который обосновал свои действия тем, что хотел «встряхнуть организацию». Мол, застоялась наша революция. По-видимому, он решил, что пара безумных ночей наедине с полицией всё изменит. Ну, конечно, профилактическая беседа на международном языке была проведена.

В. П.: А что с «эшниками»?

Громов: Да ничего. Стандартные пояснения дал и отпустили. Я по минимуму, на самом деле, имел общение с этой структурой, чему несказанно рад и что всем советую. Просто потому, что всё сказанное вами может быть использовано против вас, прямо как в американском кино.

В. П.: Ни о каких силовых способах воздействия на активистов тебе неизвестно? Сколько я провёл уже этих бесед — все характеризуют наших «эшников» как сотрудников не с лучшей стороны, но в бесчеловечности их ещё никто не обвинял.

Громов: Нет, я ничего такого не слышал и не знаю. Такого, чтобы бить или пытать, — нет, у нас такого не было. «Политических» ведь в Оренбурге никогда не было так уж много. Через 2-3 человек мы все друг друга знаем, так что любой такой случай разлетелся бы, даже если бы не попал в СМИ. Тем не менее существует легенда о Нарнии. Я её слышал от криминальных элементов, которые бывали на Дубицкого, 2, ещё в те времена, когда это был УБОП, а рядом с компьютерами в кабинетах ещё стояли печатные машинки.

В. П.: Ты, я смотрю, поспешил изучить вопрос.

Громов: Я не искал этих встреч, но при возможности — почему нет? Если те ребята переброшены на наш фронт со стороны борьбы с организованной преступностью, почему бы при первой же возможности не расспросить бывшую клиентуру, с кем нам придётся столкнуться?

На бандитов, к слову, это учреждение в те времена наводило почти суеверный ужас. Считалось, что если туда попал, то иначе как в наручниках оттуда выхода нет. И вот якобы там, в одном из кабинетов, есть неприметный шкаф, в нём одежда висит, за одеждой створки, а за ними — вход в специально оборудованное пыточное помещение, хорошо звукоизолированное. Для силовых методов допроса, так сказать. Организованная преступность требует хорошо организованных мер… Не ручаюсь за достоверность этих рассказов, возможно, это такая городская легенда местного криминалитета или просто откровенное враньё. Но помяните мои слова: если в стране всё продолжит идти как идёт, то врата в Нарнию откроются обязательно. Даже если всё это не более чем миф и её никогда не было — она возникнет. «Дело Сети», «Дело Нового величия» — это всё первые ласточки.

В. П.: Можно ли назвать Центр «Э» политической полицией? Некоторые люди, с которыми я обсуждал эту тему, говорят, что это пропагандистский штамп оппозиции и преувеличение. «Эшникам» до политической полиции ещё далеко.

Громов: Почему нельзя? Это и есть политическая полиция нашей страны. Самая настоящая. Я даже не могу представить себе аргумент против такого определения. Просто методы у них сейчас пока что довольно мягкие. Но это очень скоро изменится, уже меняется.

В. П.: Ну вот смотри, в качестве контраргументов говорят, что, в отличие от полноценной политической полиции, «эшники» хватают единицы из тысяч и устраивают показательную порку со сроками, далекими от погребальных. Будь они заинтересованы в устранении всех политических радикалов по-настоящему, им с их ресурсами на это хватило всего несколько суток. Когда цель структуры — политическое устрашение, а не политические чистки, это нельзя назвать политической полицией. Такая деятельность больше напоминает чей-то распил бабла, чем реальную борьбу. Также в качестве аргумента приводят то, что функция политического надзора разбита между целым рядом структур; Центр «Э» — просто часть механизма. Полноценная политическая полиция требует единоначалия.

Громов: У нацистов гестапо занималось почти тем же самым, чем сейчас Центр «Э». Единственное, они были тайными, а у нас всё открыто. Ну и методы, конечно же, были намного круче. Как и охват жертв. Одним словом, различие в степени. Фейсеры же как наследники КГБ занимаются поиском серьёзных чуваков, которых эстаповцы не могут зацепить ввиду того, что у них и полномочий меньше, и профиль немного не тот. Но от этого данная система менее единой не становится. Нужно отдать должное «эшникам» — с религиозными фанатиками они реально борются, в этом я не могу отрицать их полезную функцию, но, опять же, по РПЦ они не будут работать, ибо это уже практически госорган.

Был случай, они накрыли исламистских фанатиков и начали их пробивать по базам, и среди них оказался один наш бывший комсомолец.

В. П.: Не будем говорить кто, но я догадываюсь.

Громов: Они от такого даже сами немного прифигели, мол: «А ты-то тут что делаешь?» А потом и нам сообщили это известие. При разговоре с ним стало ясно, что промывкой мозгов эти исламские фундаменталисты занимаются конкретно и на любой аргумент он только и отвечал: «На всё воля Аллаха».

Я не могу сказать, что Центр «Э», какими я их помню, прям такие злыдни-злыдни и оплот зла. Всё же они не только нами занимаются. Они всякие секты ловят религиозные, фундаменталистов исламских, в общем, делают всю ту работу, которую и мы бы не брезговали делать, будь у власти. Проблема их в том, что они по большей части — не все, но в значительной степени, — бывшие гопнички, чёткие пацанчики по характеру. И когда гопничек получает погоны или чего-то сверх, его эго начинает раздуваться. Будто бы у него в кармане ксива царя мира, а не удостоверение сотрудника милиции, ну или сейчас — полиции.

А рядовые милиционеры, по воспоминанием более опытных, ещё в середине нулевых к нам относились довольно лояльно. Ну, если брать в целом. Ну, или если сравнивать с теми же скинхэдами. Мне рассказывали, что у комсомола были жесткие столкновения со скинами в тот период. Я не застал, это было до меня, только со слов знаю.

В. П.: Это мы про тот распущенный сверху созыв?

Громов: Да, да. Нациста Рому Янина закрыли году в 2005-2007, так что это было явно раньше, чем я пришёл, да. Так вот, это был очень каноничный персонаж, известный скин. Классический такой, татуированный в свастоны, все дела. Вот он однажды явился на одну из акций и принялся задирать актив. Менты не вмешиваются, но Нурлан предлагает ему отойти раз на раз. Менты всколыхнулись чутка, покинули место проведения акции и издали следили за дракой.

В. П.: Нурлан вывез?

Громов: Вывез. Менты в это время курили и не вмешивались, но, по рассказам, болели за Нурлана.

В. П.: Честно говоря, история всё равно звучит не очень. Они прежде всего должны были пресечь провокацию относительно участников санкционированной акции. Если уж они не сделали этого, они не должны были допустить столкновения.

Громов: Я тебя умоляю, то, что они чему-то не мешают, уже можно считать лояльным отношением. Не работать же их заставлять. Это сейчас я откровенно могу заявить, что приходится сталкиваться с конченными гнидосами, одетыми в форму. Даже вне политики, просто в связи с каким-то бытовым административным правонарушением. Они реально стали такой инкарнацией гопничков, но только на службе государства. Типа флибустьеров на службе у короны. А тогда было иначе…

Я помню случай такой. Стоим мы как-то у меня во дворике с активом Дзержинской первички. Ну, это когда комсомол знал лучшие времена, у нас по районам были первички ещё. Я, Цыган, Игорь, ещё пара человек… Стоим мы, пивас потягиваем, угораем. А у подъезда напротив стоит несколько знакомых лиц, присматриваемся, а это оперативники Центра «Э». И они тем же самым занимаются, ну чисто физиологически они тоже люди же, поэтому и пивас они тоже употребляют. По-видимому, к Тимченко пришли в гости. Тимченко — это был «эшник», который жил совсем неподалеку от меня. Его что-то редко в других интервью вспоминают. И мы стоим так, зыркаем друг на друга, наша компания, их компания, наша компания, их компания… 

В. П.: А кто там был из оперативников?

Громов: Иванов, Калинин, Тимченко, оператор их УБОП-ТВ и… ещё кто-то. Я их уже не помню всех, тем более сейчас поколения меняются. Они все уже давно выросли по службе, уже не пацаны, вряд ли сейчас пиво во двориках пьют. Тот же Иванов, как я слышал, Центр «Э» в масштабах области возглавил. А тогда да, тогда все были молодые, на разных сторонах баррикад… И мы, как в вестерне ковбои, стоим друг напротив друга, перекати-поля только не хватало. Но мы выиграли это противостояние, они первые ушли (с улыбкой). 

А на то время да, бывало так, что простые менты сами подходили к нам и жаловались на работу, на социалку. Сочувствующих много встречалось. 

В. П.: Я помню эпизод, когда нас с Антоном задержали на «Стратегии 31». Не буду говорить, кто и куда нас повёз, но лейтенант потратил время в дороге на признание, что он сам эту власть недолюбливает и коммунизму сочувствует. Мы, правда, спросили, зачем тогда он этой власти служит. Он начал что-то там про баланс и так далее. Но суть в чём? Ближе к РОВД он объявил: «Всё, что у вас есть при себе запрещённого, если вам есть, что скрывать, всё в окно выбрасывайте, подъезжаем уже».

Громов: Да, как-то в целом так. И лица, к тому же, одни и те же были, это тоже как-то способствовало… принятию, что ли. Мы не дружили с ними никогда, этого активисту делать не надо. Сегодня вы дружите, а завтра у него задание тебя в пресс-хату определить или колоть в мёртвой зоне видеокамер в отделе, выбивая показания нетривиальным физическим воздействием. С простыми ментами рабочие должны быть отношения, нейтральные. Тогда иногда могут помогать.

Но полицию можно использовать и в своих интересах. Прежде всего речь о приобретении двойных агентов. Это сложно, но это возможно. У нас в регионе никогда такого не было, но в других регионах мне такая практика известна. Раньше было легче. Оставались ещё чуть-чуть советские менты – они сами что-то подсказывали. Например, предупреждали, когда нужно уйти, чтобы не приехали те, кто реально повяжут. Просто осуществляли слив внутренней информации, касающейся политических. Кто сейчас в центре внимания у ответственных за это дело, какие готовятся провокации, взгляды тех или иных значимых «эшников»… А тут надо понимать, что люди в погонах тоже имеют свои предпочтения. Кто-то втайне ультраправый, кто-то ностальгирует по советскому. Это тоже важно знать, предупреждён — значит вооружен. Ещё МВД можно использовать как средство чистки организации в обход установленных уставом процедур. Например, мы сбросили с баланса организации одного надоедливого кренделя… Ты знаешь, о ком я.

В. П.: Да, я знаю, о ком ты, но не думал, что тут что-то связанное с полицией. Ну-ка, можно подробнее?

Громов: Ну понимаешь, просто при допросе ты указываешь, что есть у нас один человечек, он негативно настроен к руководству, он может совершить провокацию… И то, что невозможно средствами устава, делается внешними по отношению к организации силами на раз-два. И вот уже на его отца надавили, вот уже его по месту учебы прессуют, а стоило только дать наводку ментам — те и рады заглотить наживку. Ведь ментовская «палка» как показатель работы не реальная эффективность. Неважно, на ком она набивается, важно, сколько этих «палок» раскрываемости набивается.

В. П.: Учитывая, что этот человек и вправду был гниловатенький, и уже потом, после отъезда из Оренбурга, умудрился оправдать худшие ожидания, осуждать такой подход я никак не могу. Но для человека, не знакомого с историей целиком, может звучать цинично и жестоко.

Громов: Кто как отнесётся к таким методам, но жизнь — штука сложная и иногда это тоже выход.

В. П.: Расскажи о попытках внедрения в нашу организацию.

Громов: Физкультурник?

В. П.: Да-да, тот парень с ИФКиСа. Помнится, даже в какой-то газете, то ли комсомольской, то ли партийной, сохранилась заметка о нём. Мы его прям открыто вывели, что он будущий сотрудник. Куда бы он там ни сдавал экзамен, в эшники или даже в контору, я надеюсь, что мы ему их успешно завалили.

Громов: Как мы это сделали, я, конечно, рассказывать не буду. Просто предупреждаю всех читающих, что информационные базы — это вещь. Раньше не только телефонные номера, о чём я уже рассказывал, но даже базы паспортных столов можно было купить на развале, если знать, где брать и заплатить соответствующие деньги. База жителей города всем вам в помощь. Если не пробивается — берётся областная база телефонов и просматривается. Можно много интересных вещей о людях узнать уже на этом этапе. Родственники всякие, не врёт ли человек о своих данных и так далее. Я думаю, что серьёзная организация должна тратиться на это. Раскрою один маркер, который может навести на подозрения: у человека отец и мать указаны, но как самостоятельные позиции по базе не пробиваются. Возможно, что близкий родственник этого человека работает в органах.

В. П.: Ну, и последнее, давай всё-таки вспомним о той самой провокации, связанной с НБП.

Громов: Это была явная провокация, какие-то нехорошие люди…

В. П.: (Смех)

Громов: …напротив областного УВД, где была раньше стройка у областного суда. на заборе этой стройки…

В. П.: (Смех)

Громов: …написали большими буквами «НБП» и серп и молот в круге.

В. П.: Мы не знаем этих людей.

Громов: Нет, нет. Мы не знаем этих людей, абсолютно, никак вообще.

В. П.: Неизвестные хулиганы.

Громов: Да. И главное, ровно напротив входа в областное УВД. На следующий день звонит мне один из бывших членов этой ликвидированной организации и кричит в трубку благим матом. Я не понял, что за наезды, сам не в курсе. А тут, оказывается, что менты восприняли это как личный вызов и за сутки сластали всех бывших оренбургских нацболов, до кого только могли дотянутся. Причём в список попали даже те, кто отошёл от дел партии очень давно и уже сам забыл, что когда-то в какой-то НБП состоял. «Эшники» устроили такую своеобразную встречу ветеранов. Когда мне уже потом бывшие нацболы обрисовали эту ситуацию при личной встрече, я, конечно, был в очень неудобном положении. Ибо менты промахнулись в подозреваемых, но самим нацболам было ясно, откуда ветер дует.

В. П.: Честно говоря, я сейчас даже не представляю, как люди, которых мы с тобой совершенно не знаем, не выхватили полноценных люлей.

Громов: Да, я помню, сорока принесла мне на хвосте, что с ними была проведена профилактическая беседа на международном языке. Пришлось наказать за такую самодеятельность.

Но мораль этой истории не в этом. Она в том, что «политические» бывшими не бывают. Мы все на карандаше, наше дело в папочке ждёт своего часа. А ещё одна мораль в другом. В том, что там, где хоть чуть-чуть начинается безопасность государства, — там действует презумпция виновности. Ты только подумай. Кто-то, вообще как оказалось по итогу, не связанный с нацболами, делает надпись на заборе. В самом прямом смысле, это не утрирование — просто делает надпись на заборе. По итогам этой надписи абсолютно невиновных людей оторвали ото всех их житейских дел и без всяких доказательств начали кошмарить. Они и ухом не вели: гуляли с детьми, работали, ухаживали за больными родственниками, просто отдыхали. И вот в их жизнь ворвались люди в синих фуражках: «Собирайся, поехали. Докажи нам, что это не ты и тебя там не было в ту ночь».

И это было всегда и всем было всё равно, никто на эту систему не хотел обращать внимания. Сейчас этот каток давит всех массово и эти оппозиционеры новой генерации: «Ой, силовики такие жёсткие. К нам внезапно пришла диктатура». Да что вы говорите! Просто давят только на то, что сопротивляется, а вы сиднем сидели эти годы.

А на нацболах да, ребята из Центра «Э» реально карьеру всегда делали. Причём феноменальную. Тот же самый Василий Иванов начинал лейтенантом, а сейчас уже майор вроде, или ещё нет? 

В. П.: Майор. По последнему месту работы — начальник подразделения Центра противодействия экстремизму УМВД по Оренбургской области.

Громов: Главный антиэкстремист области. Получается, он эту должность унаследовал после ухода Базаргалея Ермекова? Ну, короче, смысл в том, что история его карьерного роста — это путь НБП от зенита популярности до признания экстремистской организацией. Совпадение? Не думаю.

В. П.: Вася Иванов уже всё, на пенсии вроде как.

Громов: Как всё? Ему до пенсии далековато.

В. П.: Мне в частном разговоре передавали, что на каких-то стрельбах его инсульт разбил. Ушёл на пенсию.

Громов: Ну, тёплых слов у меня для него не найдется, конечно же. Но могу вспомнить случай, который покажет, что мы не относились к нему, как к смертельному врагу. Устраивали как-то шуточный соцопрос, а эти вещи всегда можно использовать как средство агитации, если правильно подойти к составлению вопросов. Кстати, социологические опросы не ради результата, а ради политической агитации — одна из немногих дыр в российском законодательстве, которую до сих пор не заделали и вряд ли технически это возможно. Хотя, может, и тут извернутся, я уже ничему не удивляюсь… Но суть в чём.

Мы сделали подобный опрос, а один из вопросов касался возникновения экономического кризиса в России. И среди трёх серьёзных вариантов четвёртым предлагалось поставить галочку напротив строки «Виноват Вася Иванов». А тогда он был обычным оперком ещё. Долго кипятился, когда ему это попалось на глаза. Вот так вот мы их иногда в ответ подкалывали. Весьма скромная плата за то, что они шарятся по нашим интернет-перепискам и кошмарят по месту работы или учёбы.

Или вот Тимченко ещё, к примеру. Я уже говорил, что он недалеко от меня живет. С ним был связан один забавный случай, тоже, кстати, очень показательный. Мне друг как-то звонит, мол, бабушке плохо стало. Приехала скорая, а санитаров нет, надо помочь в темпе. Я сорвался, бегу со всех ног, через заборы перескакиваю. Во дворе стоит Тимченко, роется в багажнике своей машины. Развернулся, увидел меня — резко захлопнул багажник, встал в стойку… А я мимо бегу. Он мне вслед: «Дурак, что ли?!» Он подумал. наверное, что это я его так специально на слабо беру или атаковать хотел. Так что не одни мы в постоянном стрессе живем. Они нас тоже боятся. 

***

В. П.: Кого можешь вспомнить из союзников? С кем комсомол взаимодействовал заодно?

Громов: Помню хорошо 2011 год, эти белоленточные протесты. В регионах, в том числе и у нас, КПРФ не испугалась и попыталась оседлать эту волну. Отчасти у неё это получилось. Был большой приток людей к нам, в комсомол. Появились новые политические организации, «ДОМ» например. Это расшифровывалось как «Движение Оренбургской Молодежи». Они не были за какую-то конкретную идеологию, это движение было реформистским, просто за уважение избирательного законодательства, за то, чтобы заставить работать то, что есть. 

В. П.: «Уважайте вашу Конституцию!»

Громов: Да, типа того. Само собой, что движение с такой позицией не могло не стать в нашей стране оппозиционным, ибо у нас законы пишутся, чтобы их нарушать. «ДОМ» быстро сориентировался, что из оппозиции в более-менее живом состоянии находятся только «Другая Россия» и «КПРФ» с её организациями-спутниками. Так и появился наш неназванный блок. В противовес всем этим настроениям у нас в регионе появилось какое-то проправительственное движение, якобы не связанное с «Единой Россией». Ну да, конечно же. Я не помню, как называлось, использовали залупно-фиолетовый цвет, какой-то жёлтый зонтик на фоне фиолетового цвета… И впервые за многие годы снова начали раздавать на улицах газету «Не дай бог!». То есть ту самую, легендарную антикоммунистическую чернуху из выборной кампании 1996 года. Они её были вынуждены воскресить во всей её бездарности, лишь слегка омолодив и сделав из чисто антикоммунистической ещё и антиоппозиционной. Но это уже на федеральном уровне.

В. П.: Ты из того же ДОМа кого-то помнишь?

Громов: Святослава Щербакова. Он остался с нами даже тогда, когда сам «ДОМ» уже сошёл на нет. А вообще оттуда несколько ребят ушли в политику, стали муниципальными депутатами, и, зная их, мне отрадно на это смотреть. Там хорошие люди были в большинстве своём. Просто наивные либералы.

В. П.: А ещё была у нас организация школьников…

Громов: Да-да-да, помню. Но это очень давно, весна 2009 года. Была у нас тогда громкая акция «Стоп-ЕГЭ». Тогда эту систему начали активно внедрять, и нам удалось на протестную акцию вывести большое количество оренбургских школьников. Причём даже не мы были инициаторами, на нас вышла инициативная группа учащихся одной из школ. Мы не ожидали, власти не ожидали, все были в полном шоке. То ли 150, то ли даже 200 человек мы собрали шествие. Причём по ходу шествия встречные школьники охотно присоединялись, то есть 200 человек это мы набрали вместе с теми, кто просто увидел лозунги и тут же решил пойти с нами.

В. П.: Что с ними потом стало?

Громов: Ну, надо понимать, что время было немного другое. Это сейчас школьники в политике — главная тема новостей, а тогда это одновременно было и более шокирующим и вместе с тем менее наказуемым, что ли, потому что все считали это единичным случаем. Случайным участникам ничего не было, насколько я знаю. Я не думаю, что в те годы это всё прям отслеживали, разве что случайно социальный педагог где-то увидела. А вот ту инициативную группу, да, за них взялись жёстко. Так, как это делается сейчас. Директор, социальный педагог, Центр «Э» и даже конторские. То есть да, им своей активностью удалось даже такого высокого внимания удостоиться. Люди всю жизнь подобными вещами занимаются и дальше «эшников» дело не идет, а тут ФСБ. 

В. П.: И, я так понимаю, они быстро отошли.

Громов: Да, они встретились и честно всё рассказали. Что, мол, запрессовали, мы сливаемся. Мы убеждали их не очковать, но повлиять иначе как увещеваниями не могли. Всё же не мы за них несли ответственность. Но даже с таким исходом они неплохо проработали, в 2010 году была последняя акция.

В. П.: А как организация-то называлась? Я помню их на паре собраний, но без подробностей каких-то. «Рупор оренбургской молодежи», что ли?

Громов: Не помню, надо документы подымать.

В. П.: Молодёжка Яблока — пересекался с ними?

Громов: Да, какое-то время были активны. Что интересно, актив молодёжному «Яблоку» в Оренбурге дал уже наш, постсоветский комсомол, тогда ещё СКМ РФ. Я даже подробнее могу сказать, что вот 2-3 самых активных человека там — это бывшие комсомольцы из того состава, который разогнала партия в середине 2000-х.

В. П.: Дима Боков, я его помню. Он заходил по старой памяти. Посмеяться над нами, ибо хорошо знал внутреннюю кухню и наше подневольное положение. Но так, по-доброму. Я его даже сейчас нет-нет да вижу где-то в городе.

Громов: Да, самая яркая личность, он был у них. Персонаж он интересный, весёлый. Хороший тролль. Я не знаю по поводу его убеждений. Действительно ли он искренне верил в коммунизм, но разочаровался со временем, или просто не сложилась одна партийная карьера и решил начать другую. Тем не менее когда яблочники под его руководством приходили на «Апрель», это была организованная подкованная интеллектуальная сила. Ни про какой миллиард расстрелянных лично Сталиным они не вещали, не отбитые либералы. С ними было интересно, адекватные люди.

В. П.: Дети Явлинского импонировали детям Ленина.

Громов: Ну да (улыбается). Они как бы и левые, но и за рынок. Они предвосхитили евролевачество по типу РСД до того, как оно массово начало распространяться в нашей стране, пытались занять эту нишу, так сказать. Но я давно их не видел, последний раз в 2013 году вроде.

В. П.: А с анархистами ты не сталкивался?

Громов: Приходил какой-то Евгений… Забыл фамилию. Ну, пришёл к нам на собрание, сказал, что он анархист. Мы люди ко всему привыкшие, потому восприняли нормально. Ну, давай рассказывай нам про Кропоткина. А он такой: «А кто такой этот Кропоткин?» Ну, как обычно, в общем. Мы тебе сами про анархизм расскажем. Оставили при себе, но членство в организации не дали. Подкидывали ему всякую литературу. Я — свою, Константин Олегович — свою. У нас уже с ним тогда назревал конфликт идеологический, потому что он философский идеалист открытый. Тем не менее в остроте его публицистики сомневаться не приходится. У Кости была статья замечательная под названием «Путин как капкан для оппозиции». По-моему, в Лимонке. Или уже в «Генеральной линии»? Ну, вы поняли. Запрет, все дела. Тем не менее статью и сегодня следует прочитать, она хорошая.

А анархистов я у нас в городе не видел. Хотя нет, мы выходили как-то на первичку ребят, которые показались нам идейными. Был ли это Чёрный блок или сторонники Автономного действия (АД), я не знаю. Но контакта наладить не удалось, они хорошо шифровались и не были заинтересованы. Странное вообще было дело. Как я говорил, в городе политические через 2-3 человек все друг друга знают, а тут новые лица и такая конспирация… Но результатов их действий мы не видели, то есть чем они занимались — чёрт его знает.

В. П.: Я, кстати, забыл задать традиционный вопрос, а что за люди приходили в организацию? Есть усреднённый портрет?

Громов: На самом деле, на этот вопрос лучше отвечать по анкетам вступавших, они ведь все сохранились. Мы собирали все основные данные, в том числе социальное происхождение. Я бы обобщённо сказал, что помимо нормальных людей к нам приходило и много, мягко сказать, неадекватов. Не знаю, почему, но вообще политика и любая общественная деятельность притягиваeт людей «со справкой». Серьёзно, «желтые билеты» имелись. С этим все организации сталкиваются, у каждого депутата есть постоянные безумные просители на участке… Это, пожалуй, был самый сложный контингент. Энтузиазм у них был, работоспособность была, но они откровенно отпугивали нормальных людей своим поведением «не от мира сего». Их надо было как-то задействовать, при этом не показывая.

В. П.: Так, а были ли у нас в то время в городе организованные ультраправые?

Громов: Скины разве что. В моём детстве их разве что больше было, а так они не переставали быть организованной силой никогда. Помню, ещё в школьные годы курили за гаражами через палочки, чтобы руки не пахли, к нам подходил типичный такой лысый бон, узнавал что как, звал на ломик [Вещевой рынок «Локомотив» — прим. автора.] бить «чурок». Апрель-месяц как раз был, накануне дня рождения Гитлера. Рома Янин, Кэт, дядя Вафлер… Нет, там была целая система, но мы просто не пересекались, они больше с НБП общались, хотя и считали нацболов леваками, а не своими.

В. П.: Остатки Славянского Союза к тому времени уже полностью растворились?

Громов: Да. Но ты вроде застал тот момент, когда к нам пришёл вступать неонацист. Не помню, как звали, но пришёл на собрание и открыто сказал, что хочет состоять у нас, ибо РНЕ не стало, а местный его кусок в виде Славянского Союза только бухает беспросветно и вообще не тру-нацисты какие-то, а он хочет хоть что-то делать, ибо везде тухляк, всё мертво.

В. П.: Мы были в полном шоке.

Громов: Да. Нацист заходит в помещение, заполненное коммунистами, и подаёт заявление на вступление в союз коммунистической молодежи, открыто рассказывая о своих взглядах. Не приняли, конечно же, но работу дали.

В. П.: Сторонники идеи о едином тоталитаризме ликуют.

Громов: На самом деле пробыл он у нас недолго. Он накосячил, причём на ровном месте. Додумался наклеить стикер на историческое здание, попался ментам. Мы сказали: «Всё, не приходи сюда больше». Вряд ли провокатор, больно мелко. Скорее всего, просто дурачок.

В. П.: О нацболах уже много сказано, но тем не менее.

Громов: О нацболах воспоминания в основном приятные. Тесно сотрудничали. Были у них там, конечно же, кадры, которые не вызывали никаких симпатий, а были те, которые вызывали… очень большие симпатии.

В. П.: Особенно кадры женского пола.

Громов: Ну, не без этого. Но НБП я всегда любил за эстетику. Они красавчики в этом плане были, хотя в голове у них была та ещё каша. Но вот этот вот нерв времени, эту внешнюю форму, они её хорошо уловили. Мы уже поднимали эту тему в интервью с Женей, я в каком-то смысле был для Другой России филиалом отдела кадров. Если я видел, что человек не готов за идею терпеть весь тот трэш, что происходит в нашей организации, или идеи не воспринимает, я его подталкивал к переходу в ряды нацболов. Кто-то, может, осудит, но я видел тогда, что лучше так, чем человек снова потеряется для общественной деятельности.

***

В. П.: Какими тебе запомнились прокремлёвские молодёжные движения? Те же «Наши», например?

Громов: Они уже вымерли к тому времени, когда я пришёл в политику. Так, отголоски. Я не пересекался лично, но по отзывам они были люди конченые.

В. П.: Молодая Гвардия?

Громов: Что-то поприличнее «Наших». Хотя эти структуры существовали параллельно, в силу того, что легальная молодёжка Единой России всегда была в тени своего крикливого уличного брата, её воспринимают как вышедшую на арену чуть позже. У нас они назывались «шкилята», по фамилии своего местного вождя, Кирилла Шкилёва. Идейных людей, по моему мнению, в «Молодой Гвардии» никогда не было. Не потому, что там крутятся власть, деньги и что-то такое. Карьеристов и в комсомольской структуре достаточно — то только часть проблемы. Идейных людей среди «мгеровцев» не было просто потому, что у них не было никакой конкретной идеи. Это было движение вот прям в традиции советского анекдота: «Весна прошла, настало лето, спасибо партии за это». Только для них этой партией была Единая Россия. Кирилл Шкилёв был, пожалуй, единственным человеком из местных мгеровцев, с которым в целом было интересно. Да и вообще, вот те из проправительственных организаций, кто там стоял на верхушке, а не рядовая пехота, они были адекватные ребята, просто несущие иную политическую повестку.

Причём Кирилл – привет тебе, кстати, если ты это читаешь, – строил из себя именно такого уличного радикального активиста. Арафатки, значок с Че Геварой вот это всё…

В. П.: Уличный радикальный активист в молодёжке правящей партии? Это самое дурацкое позиционирование, какое только можно придумать. Это как угроза порезать себе вены, вооружившись безопасной бритвой.

Громов: Тем не менее. И он при всём этом находился под влиянием эстетики НБП. Он в этом тогда не признавался и сейчас никогда не признается, но это так. Кирюша, родненький, ну вот та акция, где ты сжигал нашу партийную прессу под лозунгом «Они сожрали мозг!», ну, ты это не сам придумал. В 2009 или в 2008 году это было. На пешеходном мосту через Урал в банках они сжигали наши партийные газеты и ходили с подобными лозунгами на плакатах. Это внаглую стырено у оппозиционных уличных акционистов тех лет, был бы жив сайт НБП, мы в архиве новостей нашли бы подобное мероприятие, и не одно. 

В. П.: Вы с Кириллом пересекались на политклубе «Апрель»?

Громов: Да, мы пересекались там. Он там защищал правящий режим, курс Единой России. Далеко не всегда это было безуспешно. Там, на «Апреле», пересекались все официальные и неофициальные политические течения и движения нашего города. Там под общей крышей сходились люди диаметрально противоположных позиций и цивилизованно, а иногда не очень вели диалог. Где-то до 2011 года даже молодые единороссы посещали эти мероприятия и как-то отстаивали курс властей. Потом у них, как они сказали, якобы вышло внутрипартийное решение, чтобы таких мероприятий не посещать, и они от диалога окончательно закрылись. Я не знаю точно, сам этой бумаги не видел, но что-то мне подсказывает, что так оно и было. Некоторые из них колебались по поводу генеральной линии партии, вынуждены были соглашаться по частным вопросам. Скорее всего, о подобных результатах знали и решили, что инициатива не приветствуется.

В. П.: Но это в рамках организованного пространства, на нейтральной территории. А на акциях?

Громов: Ну как бы чего тут рассказывать? Мы их пытались троллить, проходя мимо, они нас пытались троллить, проходя мимо. Но их троллить было бесполезно, потому что в большинстве своём они с помощью административного ресурса набирали в каком-нибудь политехе или пединституте девочек-припевочек, которым грозил незачёт по предмету, и эти девочки стояли и отрабатывали. Им до лампочки было что содержание тех плакатов, которые они держат, что троллинг этого содержания.

Ну, вот я тебе рассказывал про то, как мы создавали спам-ботов для агитации. За это нас жёстко прикалывали, потому что этот спам, разумеется, и до единороссовской молодёжки доходил. У Шкилёва была даже запись в ЖЖ по этому поводу, где он пытался нас этим поддеть. Спустя годы я могу лишь сказать сердечное спасибо за рекламу, ибо в те годы Живой Журнал был ещё актуальной площадкой, а Шкилёва даже читали.

В. П.: Сейчас ехидно скажут, что у нас будто бы все были высокоидейными.

Громов: Ну, большинство. Даже те, кто в рамках наших околоКПРФовских структур откровенно стремился к карьере и должности как самоцели, были вынуждены терпеть внешние лишения, вкладывать свои средства и свой труд, а не пользоваться свалившимся с неба ресурсом. У нас тоже были откровенные карьеристы, но наши карьеристы в их партии были бы звёзды.

В. П.: Все постсоветские правительственные молодёжки — от РСМ до МГЕР — никогда не были популярны, несмотря на бешеный административный ресурс и финансовые вливания. Как их ни раскручивали, а «здорово и вечно», как советский комсомол, они не смогли. Ушло поколение — ушли организации.

Громов: МГЕР ещё существует.

В. П.: Ну, формально так. Я чего хочу у тебя просить – имеют ли они устойчивое будущее или их вот так и будут ситуационно лепить под каждое поколение?

Громов: К сожалению, они имеют будущее и лучшее, чем то, что было в 90-х, 00-х и даже в 10-х. Потому что сейчас целенаправленно взращивают людей, готовых всё это жрать. Я вспоминаю свои подростковые годы, и, если бы у нас попытались бы привить что-то подобное «Юнармии», мы бы просто били тех идиотов, у которых хватило мозгов открыто туда записаться. Настолько у нашего поколения был развит негативизм ко всякому официозу, внутренний протест. Мы дети переломной эпохи, мы были очень протестные. Это было за положняк — игнорировать любые правила и любую обязаловку. Может, ещё что-то перестроечное в нас жило, но, если нам что-то запрещают, значит, это клёво. Помню, мы нашим коллективом пацанов из 9Б на каком-то официальном мероприятии специально на построении пели не российский, а советский гимн. Не потому, что все, как я, были коммунистами, а просто назло всей этой душной атмосфере. Чтобы был скандал, чтобы выбиться из стройного хора голосов. Я думаю, что если с детства будут ломать, как сейчас, то потом дети будут податливее на общественную работу в нужном властям русле.

В. П.: Я часто общаюсь с молодыми учителями, они, напротив, сетуют на то, что современные подростки для власти полностью упущены. Они тексты из учебника по «Обществознанию», что «Россия — правовое государство» открыто высмеивают, они поголовно против государственной идеологии, настроены предельно нигилистично и атеистично. Для учителей это проблема, нам с тобой — бальзам на душу. Разве нет?

Громов: Я боюсь за то, что конформизм в них по итогу победит. Взять те же митинги, членство в политических организациях. А что мама скажет, а что администрация учреждения скажет, а как потом устраиваться в вуз, а как потом на работу… Они слишком продуманные наперёд, слишком заботятся о «социальном капитале». Мы жили сегодняшним днём, мы были людьми без будущего, нам нравилось ощущать себя изгоями общества. А этих очень легко прижать к ногтю, намекнув на социальный рейтинг и на то, что доступ к тем или иным благам по итогам протеста для них будет закрыт. 

В. П.: Как ты оказался в молодёжном парламенте?

Громов: Меня попросили — я и пошёл. Партия сказала: «Надо!» Комсомол ответил: «Есть!»

В. П.: А зачем? Я так понимаю, что это просто масштабная административная игра для молодёжи, у него нет никакой реальной власти, это игрушка. В нашей стране каждый молодой человек должен найти свой способ убить время без пользы. Для кого-то это Dota, для кого-то лёгкие наркотики, для кого-то молодёжный парламент.

Громов: По сути, по итогам работы именно такое впечатление от него и остаётся. Незачем было туда идти, просто партия попросила. Я так понимаю эту вещь: Молодёжный парламент больше придуман «для своих», то есть для прокремлёвских молодёжек типа «Молодой Гвардии», «Евразийского союза молодежи», ещё что они там наплодили за последние годы… Типа: «Вот мы какие, вот как мы можем». Такой инкубатор кадров для государственно-партийной машины. В наше время уже снова можно эти два понятия не разделять. Это просто как плюсик в карьере. Вместе с тем я бы не сказал, чтобы из нашего созыва, например, кто-то потом на госслужбе засветился. Это был год 2012-2013, где-то так. Не сильный, по-видимому, плюсик. Вроде дополнительных баллов за ГТО на ЕГЭ.

В. П.: Чем молодёжный парламент занимался?

Громов: Сотрясанием воздуха. В принципе всё, что они там рассматривают, никому никуда не стучит. Да, иногда туда приходят всякие важные люди типа мэра, вице-губернатора, губернатора. Так, на телекамеру посветить, и на этом всё. Грачёв, председатель Заксоба нашего, как-то пришёл к нам на заседание, тогдашний губернатор Берг, бывший губернатор Чернышов тоже туда заглядывали, но это для них просто плюсики о посещении мероприятий. Олег Димов был. Это тот, что когда-то нёс гроб криминального авторитета Бабнищева, а теперь бизнесмен, единоросс и уважаемый человек. По нему, кстати, тоже акцию мы проводили за его высказывания. Какую он там должность сейчас занимает, я не знаю, но тогда вроде был вице-губернатором.

В. П.: Он часто меняет посты, я сам давно уже бросил следить.

Громов: Много интересного про большинство из них хранит народная память. Надеюсь, сказания эти нас переживут и дойдут до потомков. Не хотелось бы думать, что они останутся в истории только со стороны своей официальной титулатуры, без теневых сторон биографии.

В. П.: Знаешь, тебе могут возразить, что ты придираешься. Вот какие хорошие дяди: создали площадку для неравнодушной молодежи. Расширяют институты демократии и вообще…

Громов: Да что это за демократия такая, когда хрен пойми кто, как и по какому принципу туда выбирается и выбирает, а точнее, просто назначается от общественной организации? Знаешь, почему забуксовал один из проектов, связанных с налогообложением мотоциклистов в городской черте? В связи с тем, что люди без технического образования не смогли уяснить себе разницу между лошадиными силами и объёмом двигателя. Надо было определить, к чему запрет привязывать. Это не демократия, это пародия на демократию. Чтобы гордиться таким ублюдком, его создатели должны иметь известную долю цинизма.

В. П.: Вот даже как…

Громов: Именно так. Просто собрались люди, выдумывали какие-то «прожекты», оторванные от жизни и реальных нужд молодёжи. А оторванные, потому что их, по сути, никто не выбирал, не было никакой реальной, полноценной процедуры выборов. Половину выдвигают политические партии, прошедшие в Заксоб из родственных им молодёжек, половину отбирает на конкурсной основе специальная комиссия из бюрократов. Как на олимпиаде: анкета, конкурсный проект, фотография 3 на 4… Молодёжки партий, в том числе и наша, обнимают ничтожное число молодёжи. Я даже не знаю, это сотые или тысячные доли одного процента. А этих вторых вообще никто не выбирал. Никого люди в этих парламентах не представляют. И ничего о реальных проблемах молодёжи они не знают. Этот парламент — просто профанация реальной работы с молодёжью, которая могла бы идти. Тем более в стране, где даже федеральный парламент «не место для дискуссий» и является лишь тенью исполнительной власти, чему молодёжь учить? Тому, как федеральный молодёжный парламент не работает, так и наш работать не будет? Это как силу воли ленью воспитывать. Будто бы людей специально приучают, что от них ничего не зависит, всё решат дяди в больших кабинетах.

В. П.: За ваш созыв сколько проектов дошло до рассмотрения Заксоба?

Громов: Один какой-то дурацкий законопроект по типу «запретить гладить котиков против шерсти». Я точно не вспомню, какой конкретно, но по уровню значимости примерно такой. Даже не знаю, рассмотрели его на заседании Заксоба или нет, в любом случае ни того, ни другого никто не почувствовал бы. Просто трамплин для будущих едросов. Какие мы красивые, сидим в галстуках, в политику играем. А за окном как не менялось ничего, так и не меняется.

В. П.: Создание НОД в Оренбурге ты тоже застал?

Громов: Да, когда эти ребята только образовывались, это, конечно же, был смех. Но когда мы увидели, каких отбитых людей туда вербуют и сколько бабла туда вкачивают, стало не до смеха. Хорошо, что сейчас это скатилось просто в пенсионерский клуб «запутинцев», но, когда всё начиналось, мы смотрели на эти инициативы с тревогой. Сейчас вот Захар Прилепин создаёт свои штурмовые отряды. По-видимому, слава гомосексуалиста Рёма ему покоя не дает. И это уже не пенсионеры, это нацболы-ренегаты, у которых мощное финансирование из Кремля. Вот каждый раз вздрагиваешь при таких инициативах. Сегодня они хотят «порядок на улицах», завтра они захотят «порядка в головах». А что мы можем им всем противопоставить? Мы лёд под ногами майора… Остаётся только надеяться, что это на период выборов, а потом на них денег пожалеют.

В. П.: Зато на полицию не пожалеют. Но да, полиция хотя бы формально беспокоится о своей репутации. А штурмовикам вроде «Сорок сороков» или прилепинской гвардии даже на это начхать. Они вне закона. Когда-то вооружение прокремлёвских «Наших» газовыми пистолетами казалось чем-то зловещим, сейчас уже такой: «Блин, всего лишь газ и всего лишь ликующая гопота. Верните наш 2007».

Громов: Самое интересное, что на этом ура-патриотическом митинге за Крым представители партии, которые именуют себя коммунистической, аплодировали выступающим от НОД. Закономерный вопрос: будут ли они защищать свои молодёжки при столкновениях, если вопрос будет стоять ребром? Они скорее найдут себе новый, более удобный комсомол. Как и всегда, впрочем.

***

В. П.: Что по взаимоотношениям с партией?

Громов: Достаточно сказать, что на одном из областных съездов распространялась брошюра, что всего 5 (всего пять!) человек подрывают всю работу областного комитета КПРФ. Это Кубаевский, Громов, Науменко, Мунжасаров, Корсаков. Это год 2012-й был, наверное. Вот прям да, всего 5 человек, сидя безвылазно в областном центре, препятствуют деятельности всего областного комитета. Просто цирк.

В. П.: Надо заметить, что вас никто не снимал, вы работали на тех же должностях, продолжали выполнять поручения…

Громов: Да-да. Ведь заменить-то нас было некем. Потому вот такая вот шизофрения… Хотя, если оглянуться назад, Владимир Григорьевич Новиков был не так плох, как мы о нём думали в то время. Да, у него в биографии куча чёрных пятен, стиль управления у него был весьма своеобразным… Но он был партийным работником ельцинской формации, на нём это сказывалось. Мы имели автономию. Урезаемую постоянно, вокруг чего и шла борьба, но автономию. Мы очень смелые эксперименты в региональной политике могли себе позволить, по сути, авансом, так как в случае провала и проблем пришлось бы всё разгребать партии. На областных конференциях партийных комсомолу давали слово, причём без ограничений. Наш человек мог взять слово и прополоскать абсолютно весь состав обкома.

В. П.: Что по поводу разгона горкома КПРФ?

Громов: Антошка свою версию изложил, но я бы внёс некоторые коррективы. Краткая хронология. 2010 год — сильный успех на выборах в Оренбургский городской совет, 2011 год — первое место на выборах в Госдуму: 36,7 % по городу. Да-да, мы обогнали Единую Россию. И где-то 2011-2012 год — городская организация КПРФ распущена обкомом под надуманным предлогом. Что тут ещё можно сказать? Это КПРФ, типичная КПРФ. Всё как всегда. Мы победили, а родная партия нас сломала и опустила ниже плинтуса. Мне люди просто пачками после этого сдавали комсомольские билеты. У всех опустились руки, наступила стагнация, которую мы так никогда не смогли пережить до конца, несмотря на импульс от Болотной.

Часть партийного актива и часть комсомольского ушла с Нурланом налаживать работу под новой вывеской — они ушли к «Коммунистам России». Но они не взлетели, по итогу Мунжасаров просто потерял весь уведённый им актив. Одна из причин, почему КПРФ тяжело поднять на раскол, на выход из партии или иные действия против ЦК, — в их эффективность просто не верят, потому что чаще всего по итогу вот такое получается — группы, которые уходят, просто умирают. Рано или поздно.

Потом обком решил добить комсомол. Секретарём обкома комсомола стал Науменко. Мы ведь оставались в их глазах «нурлановской» структурой, денег они нам перестали давать, требовали безоговорочной поддержки всех решений. Мы на это пойти не могли, потому что эти решения, на наш взгляд, были крайне плохими и урезающими нашу автономию. Мы пытались объяснить глупость этих решений, но ни в какую.

Тут, и наступило крушение всех иллюзий, наша ошибка была в том, что мы откладывали вопрос о финансовой независимости нашей организации в долгий ящик, а по итогу прочувствовали на себе мудрость «кто барышню ужинает, тот её и танцует». Мы победили бы, если бы отладили сбор средств на уровне области, как положено, со всех первичек. Но мы забивали, жили как автономисты, и на деньги одного Оренбурга всю область держать было нереально.

В. П.: А ты как думаешь, что произошло? Почему распустили?

Громов: Некий Геннадий Андреевич З., мы не будем упоминать фамилию, а все совпадения случайны, торгует местами. Не сам лично, а его миньоны. Это в партийной иерархии знают все. Партия полна коммерсов, они пожирают и разлагают и без того изрядно сгнивший труп. Я знал, что честно ничего не бывает, но был потрясен масштабами, когда начал общаться с теми, кто имеет выходы на ЦК. До тех пор, пока не соприкоснулся с другими регионами, я ещё жил некоторыми иллюзиями относительно партии. Так что вот эта история с Бельковым, которую Антон изложил в своём интервью… Я не знаю, так или не так было в точности, но то, что весь сыр-бор из-за того, что сорвалась чья-то сделка относительно места где-нибудь в Заксобе или в Госдуме, это однозначно так.

Я бы, правда, ещё добавил, что это была общепартийная движуха, сближаться с правыми. Не опять, а снова, как говорится. Я был резко против всего этого нашествия казаков, Нурлан был резко против. По итогу Нурлан начал гасить Белькова. Повлиять на курс нашего сумасшедшего ЦК в рамках уставных методов всё равно невозможно, ибо устав попирается, можно только саботировать его решения на земле. И пошли от Нурлана заявления в прокуратуру, в налоговую, в Роспотребнадзор… Бельков ведь был владельцем «Славянского базара». Так вот, у него одних неуплаченных налогов нашли на 18 миллионов рублей. Вложил он в партию, по моим сведениям, 6-7 миллионов рублей. Я могу добавить, что долго ещё в помещении обкома фамилию «Мунжасаров» нельзя было произносить, все начинали закипать, и это могло привести к непредсказуемым последствиям. Такой, знаешь, «тот-кого-нельзя-называть».

В. П.: Честно говоря, это такие деньги, что за них и убить можно, не только с поста убрать.

Громов: Один из плюсов политики — это как раз и было невозможно, потому что, даже если бы Мунжасаров в тот период случайно поскользнулся на кожуре и разбил себе голову, всё равно трясти начали бы Белькова, настолько очевидно выпирал ответ на вопрос: «Кому выгодно?» И вот ко всему этому приплюсуй тот факт, что реванша жаждал бывший секретарь горкома до Нурлана. Кодовое имя Бухалыч. Он был сам казаком и махровым националистом. И будем откровенны: часть актива КПРФ не любила Мунжасарова просто за то, что он казах. Да, слишком долгое заигрывание дяди Зю с националистической тематикой сделало своё дело, быть казахом в российской компартии оказалось проблемой.

В. П.: В русской компартии!

Громов: Блин, какой позор всё это рассказывать… Просто в коричневое болото партия скатывается, скоро зиговать начнём, если в ЦК ещё не начали. Рыба гниёт с головы, надо следить за трендами, а то, может, и знамя уже пора менять. А между тем, я точно знаю, что любое лобызание с националистами заканчивается тем, что националисты всем настоящим коммунистам отрезают голову. Блок лево-правых когда-то был необходим как временная мера, но эта эпоха уже ушла и очень давно. Сейчас всякое заигрывание с националистической риторикой категорически противопоказано организации, позиционирующей себя как левой.

В. П.: Ты упомянул про другие регионы, когда говорил о торговле местами. Можешь привести пример?

Громов: Саратов. Там это даже на собраниях в узком кругу начали озвучивать некулуарно. Антон в своём интервью подробно расписал механизм, как торговля местами идёт, тут нечего подробно ещё раз останавливаться. Но там описана белая схема, так скажем, хорошая, когда деньги от продажи места — неизбежное зло, помогающее поправить финансовое положение партии для более добрых и, если бы речь шла не о КПРФ, нелегальных дел. У нас в регионе, по крайней мере, была именно такая. А в Саратове эти деньги просто уходили в карман. Не знаю, как там сейчас, но в то время некий товарищ с фамилией на букву В там подмял под себя всё и вообще без вариантов. 

В. П.: Какие-то фракции были в обкоме или горкоме? Были ли там свои левые в противовес «русской партии»?

Громов: Да, на самом деле в большинстве и были левые, но просто в основном старики были идейные, упёртые. На более молодых, относительно молодых, конечно же, уже сказалось общение с националистами. Они уже как будто… повреждены чем-то. Я вот помню, был у меня в партийной первичке Визиренко, ярый коммунист… Да много, много их на самом деле, даже большинство. Но понимаешь, они какими бы радикальными ни были, на них сказывается возраст. Даже не в том плане, что умеренными становятся, а… Ну какое слово подобрать… Они не имеют… не то чтобы силы, не то чтобы желания…

В. П.: Давай словами Эдуарда Лимонова — потенции не имеют. Нет политической потенции.

Громов: Ну в принципе можно и так описать. Они хотят, но не могут… Да, пожалуй это точное определение. Уже нет политической потенции. Много я встречал уверенных, ярых, но чего-то им всем не хватало чтобы перевернуть хотя бы саму партию, где они состоят. Для начала. Может, это наследие 90-х сказывалось, что они боялись любых перемен, даже внутрипартийных.

Я бы сказал, что окончательная победа империалистического, правого крыла в КПРФ пришлась на Крым. Левая часть партии оказалась просто задавлена. Зюгановцы хотели мгновенного успеха, они хотели сорвать голоса на общей ура-патриотической волне. К 2018-2019 годам пошла мощная волна разочарования, люди на территориальные приобретения не повелись, но поезд ушёл уже, всё. Агитировать за что-то левое стало очень сложно. КПРФ могла бы проиграть тогда, в 2014, но оседлать волну разочарования в конце десятилетия. Но как и НБП мы сели в лужу, когда изменили своим принципам ради сиюминутной выгоды.

В. П.: И тем не менее ушли оттуда демонстративно всего 3 человека, включая меня и Армана.

Громов: Да, я тогда здорово ошибся. Миша был разгорячен и увёл нас в этой болото, а я к критике не прислушался. Сожалею, но что было, то было. 

***

В. П.: Как тебе современность?

Громов: Я еще достаточно современен. Ты так говоришь, будто бы выкопал меня в нулевых.

В. П.: Ну, стало быть, как тебе текущая ситуация? Можешь ли ты сказать, что уличная политика, которую мы делали в 2000-2010-х, умерла?

Громов: Да, в том виде, в котором мы это делали, она умерла. Но не естественной смертью, её убили. Убили законы, убили менты. Но люди всё видят, их не обмануть. Несмотря на то что старые политические организации в жуткой стагнации, появляются провокационные надписи уже без нашего участия, идёт низовая самоорганизация. Массы, как всегда, радикальнее своих вождей, ничего нового.

В. П.: Что думаешь по поводу современного коммунистического движения?

Громов: Надо ждать смены поколений. Мы много сомневаемся, это правильно, большевики тоже сомневались. Но мы слишком сомневаемся и из-за этого не можем соорганизоваться. Мне кажется, это поколенческая проблема. Левый движ напоминает скопление пауков в банке, потому что, до того как стать политическими, мы с детства приучены ждать ножа в спину: взрослели просто в такое время. Приходя в политику, мы всё это с собой приносим, и история любой организации превращается в историю интриг, нездоровой возни… Нужно больше несоветских людей в движении, как ни странно. Я людей 1986–1996 годов рождения ещё во многом воспринимаю как последних советских людей. Они в себе несут не только много хорошего от той эпохи, но столь же много нездорового.

В. П.: Ну и кто же идёт нам на смену?

Громов: Я не знаю. По первому впечатлению, как препод могу сказать, что леденящий душу… не будем говорить что. Они не знают химии, они не знают физики, не знают обществознания. Люди приходят ко мне после школы, и я вижу, что школа их ничему не научила. Я седею на парах, когда прошу квадратный корень из 121 извлечь, а будущие «технари» ушами хлопают. Что самое интересное, нам в школе никто не удосуживался объяснять, зачем нам нужны корни и дискриминант. Мы были уверены, что нас заставляют учить абсолютно ненужные и непонятные вещи, но, приходя в техникум, мы поняли физический смысл того, что мы считали в школе. А здесь наполнять нечего, они не умеют просто, в голове порой девственно чисто и пусто.

С другой стороны, у них может быть то, чего не было у нас, — у них может быть организованность. Я, конечно, сомневаюсь в этом, они слишком индивидуалистичны, но это единственный путь. Противостоять политической полиции может только та организация, которая будет организована по-армейски и где отдельный участник не будет воспринимать себя как нечто самостоятельное, имеющее индивидуальную ценность. Необходимо полное подчинение частного общему. Учитывая текущую ситуацию в России, я вижу это только так. Мы были из того поколения, которое не смогло. Возможно, нельзя было прыгнуть выше эпохи, мы слишком ценили индивидуальную свободу. А вот тем, кто идёт нам на смену, им пресс в виде закона божьего, возвращённого в школы в виде давления официозных структур, — он им может помочь отречься от себя. 

Как ты помнишь, я пытался сделать нашу организацию более жёсткой, но на меня постоянно сыпались обвинения в «сталинщине», в стремлении превратить нас в «тоталитарную секту». Да-да-да, конечно же. Я просто понимал, что такие, как мы, по-настоящему серьёзного столкновения с государством да и хотя бы с другими организациями, не выдержим. У нас не получилось перестроиться, мы и не выдержали. Вот, собственно, и весь сказ.

Не подумайте, что я кровожадный нечаевец и у меня где-то убитый студент Иванов прикопан. Демократия, особенно внутрипартийная, — это очень хорошо. Но когда условия существования организации неэкстремальные. А сейчас российская политика — это максимально экстремальное поле.

В. П.: В одной моей статье на LC была высказана мысл — следом за А. Тарасовым, кстати, — что главная проблема современного коммунистического движения — отсутствие социальной базы. Собственники в силу немногочисленности и форсированного образования быстро стали консолидированными, а низшие социальные слои — нет. То есть объективно тот же рабочий класс есть, он никуда не делся, но это так называемый «класс в себе». Они не осознают себя как общность, не осознают наследственности своего положения. И в каком-то смысле это было справедливо, ведь социальные лифты, доставшиеся от Союза, ещё работали, ещё был шанс приобщиться хотя бы к мелкой собственности. Работа на заводе воспринималась как проклятие, никто не хотел бороться за условия на ней. Все хотели бороться за то, чтобы пересесть с этой работы в офис и ходить на работу в костюме. А эта борьба может быть только индивидуальной. Теперь же, в ближайшем будущем, когда вся система социального обеспечения урезана, а рынки предельно монополизированы, нас ждёт консолидация народных низов, ждёт формирование наследственного рабочего класса. Все двери заколочены, сын кассира в магазине сам станет кассиром. Они обречены на избавление от иллюзий и на осознание себя как людей обречённых. Ты согласен с этим?

Громов: Абсолютно. Я тебя даже обрадую: такое поколение уже растёт — это люди после 2000 года рождения, причём чем младше, тем круче. По долгу работы я часто с ними общаюсь, эти молодые ребята уже осознают, что обречены во всех возможных вариантах, что все места под солнцем заняты, что от родителей им ничего не достанется и детям своим они ничего не дадут. Но в политику они не идут: это, на их взгляд, удел хипстеров. Они пытаются колотить новые бандитские группировки, обсмотревшись Бригады и прочих Бумеров. Выглядит это комично, но пока что детки просто ещё не подросли. Но хотя бы одно позитивно — у них нет иллюзий, и они понимают, что изменений в своём положении можно добиться только оружием. Кто знает, быть может, они когда-то его развернут. Не знаю, чем всё кончится, но мне интересно посмотреть.

В. П.: Как ты думаешь, коммунистическим организациям будущего будут нужны люди нашей или более ранней формации?

Громов: Если всё в стране будет продолжаться так, как продолжается сейчас, мы до этого попросту не доживём, чтобы проверить, будет на нас спрос или нет. Вспомни, что я выше говорил про ту историю с граффити у областного УМВД и нацболами. За тобой придут. За мной придут. За нами за всеми придут. Просто за мной раньше, я сильнее засвеченный. За тобой позже, потому что ты меньше засвеченный и твоё университетское сообщество тебя, может быть, попытается отбить. В любом случае это просто вопрос времени. Мы засвеченные уже, мы на карандаше. Когда им дадут отмашку набивать «палки» по экстремизму всерьёз, за заговоры и террористические ячейки, а не за репосты и картинки, нам вспомнят всё, о чем мы сами уже забыли. Мы проиграли войну за легальность, горе проигравшим.

В. П.: Больно уж ты суров. Многие, напротив, предсказывают относительно скорую политическую весну. Не с сегодня на завтра, конечно же, но по итогу всех этих заморозков уж точно.

Громов: А одно не исключает другого. Наши власти правильно делают, что боятся любого дуновения теплого ветра. Стоит оттаять текущей ситуации — и политика вернётся, но она вернётся в таком формате, что у кого нет винтовки, тот слабое звено. Но это глобальное потепление необходимо. Тот, кто с этим не согласен, может утешать себя только тем, что оно ещё и неизбежно. У них есть иллюзия, что они подморозят, тяжёлое время пройдет и потом само оттает без последствий. Ничего уже не пройдёт: дело не в обстоятельствах, дело в самом нашем обществе, в самом государстве. Оно изначально порочно устроено начиная с приватизации. Обстоятельства ни при чём, все проблемы внутри.

В. П.: Что можешь посоветовать следующим поколениям активистов?

Громов: Как завещал тов. Ленин: «Учиться, учиться и ещё раз учиться!»

Изучать работы классиков, изучать технические дисциплины и развиваться во всех направлениях науки и техники. Заниматься пропагандой и агитацией, не забывать про контрагитацию. Искать единомышленников и организовываться с ними. Не заниматься откровенной хернёй типа бравирования своими взглядами и исключительностью. Ну и читать, читать и писать, а то я сам порой чувствую, что тупею и не могу сформулировать собственную мысль как устно, так и письменно. Ну, и не кентуйтесь с ментами и нациками. Это не самые лучшие попутчики. Спасибо, что позвал, мог бы ещё больше рассказать, но про многое ты и сам помнишь, ибо участвовал в этом лично.