Коллективизация в соцстранах всегда была камнем преткновения в спорах между сторонниками и противниками коммунизма. 

Обойти коллективизацию стороной мы не можем и не хотим. Важно изучить её опыт, который, будучи интернациональным, принимал разные формы в зависимости от страны, где воплощался. 

Для этого мы перевели статью американского историка Патрика Бабирацкого, которая посвящена поездке польских крестьян в советские колхозы. Их специально приглашали в СССР, чтобы они на личном опыте убедились, что колхозы советского типа — отличная замена индивидуальным польским хозяйствам. В поездках для «туристов» создавали идеальные условия, а приглашали их чуть ли не в потёмкинские деревни. Это приводило к неудобным ситуациям и портило впечатление о Советском Союзе.

Мы не разделяем антикоммунистических воззрений автора и не согласны с ним, что соцблок был «пленом стран Восточной Европы». Однако статья, если избавить её от либеральной шелухи, раскрывает привычный для нас сюжет с новой стороны.

Польские крестьяне посещают советские колхозы (1949-1952)

«Почему же, — спрашивает он, — эта дыня зовётся “колхозницей”, но она не красного цвета?»
«Может она и не красная, господин Витос, но вы оцените её вкус и аромат. Уверен, вам она понравится».

— Из воспоминаний Никиты Хрущева о его разговоре с Винценты Витосом летом 1944 года¹Nikita Khrushchev, Khrushchev Remembers: The Last Testament, trans. and ed. Strobe Talbott (Boston: Little, Brown, 1974), 160-61..

Представление о том, что в годы холодной войны культура, идеи и ощущения имели не меньшее значение, чем традиционное оружие, не является чем-то новым²По вопросу теоретических дискуссий о «новой истории холодной войны» и наглядных примеров смотри John Lewis Gaddis, We Now Know: Rethinking Cold War History (New York: Oxford University Press, 197); Odd Arne Westad, “The New International History of the Cold War: Three (Possible) Paradigms,” Diplomatic History 24, no. 4 (Fall 2000): 551-65; Vladislav Zubok and Constantine Pleshakov, Inside the Kremlin’s Cold War: From Stalin to Khrushchev (Cambridge: Harvard University Press, 1996); David Caute, The Dancer Defects: The Struggle for Cultural Supremacy during the Cold War (New York: Oxford University Press, 2003).. В ходе самой настоящей пиар-гонки обе сверхдержавы вкладывали огромные ресурсы в продвижение своих идеологий как среди союзников, так и во вражеском «лагере». Вторая мировая война создала новую потребность в международной пропаганде как в Соединенных Штатах, так и в СССР. К концу Второй мировой войны советские власти обладали богатым опытом завоевания международного общественного мнения. В частности, в 1920-е и 1930-е годы в СССР прибыло множество людей с Запада, многие из них — по приглашению. Тогда советское государство было молодым и уязвимым, и советские власти рассчитывали, что приезжие интеллектуалы, активисты и рабочие после возвращения домой утвердят легитимность неокрепшей власти, предоставив свои жизнерадостные свидетельства проживания в этой стране³Paul Hollander, Political Pilgrims: Western Intellectuals in Search of the Good Society 4th ed. (New Brunswick, NJ: Transaction, 2007); Michael David-Fox, “The Fellow Travelers Revisited: The ‘Cultured West’ through Soviet Eyes,” Journal of Modern History 75 (June 2003): 300-335; Rachel Mazuy, Croire plutét que voir. Voyages en Russie Soviétique (1919-1939) (Paris: Odile Jacob, 2002)..

Работа с международным общественным мнением приобрела ещё большее значение во время экспансии Советского Союза на запад после Второй мировой войны. Создание новой неформальной империи, которая прибегала к акциям мягкой силы, привело к противоречиям, которые требовали объяснения. Новые страны-сателлиты обеспечили СССР буферной зоной перед Западом, новой ресурсной базой для опустошённой экономики и поводом для хвастовства. В конце концов, казалось, что экспорт коммунизма на запад подтвердил эффективность советской системы и её международную привлекательность. Однако Советскому Союзу также пришлось признать тот факт, что приверженцев советской версии коммунизма в регионе было довольно мало, даже несмотря на то что за предыдущие годы политические предпочтения населения Восточной Европы значительно сдвинулись влево. Среди взятых в плен восточноевропейских народов было больше свободно мыслящих людей, чем считали обозреватели того времени и учёные более позднего периода. В интересах Москвы было завоевать сердца и умы местных рабочих, крестьян, интеллигенции и зачастую даже полулояльных политических элит. Это оказалось непростой задачей, особенно в период 1948-1954 годов. В те годы наиболее сильным было воздействие, направленное на внедрение советских политических, экономических и культурных стандартов в восточноевропейских странах, вызванное потребностью Сталина упростить управление набором институтов, сделав их более однородными. Возможно, самое примечательное, что прослеживается из недавнего прошлого, — это то, как часто Советский Союз не мог достичь своих целей⁴Norman Naimark, Russians in Germany: A History of the Soviet Zone of Occupation (Cambridge: Harvard University Press, 1995); John Connelly, Captive University: The Sovietization of East German, Czech, and Polish Higher Education, 1945-1956 (Chapel Hill: University of North Carolina Press, 2000); Vladislav M. Zubok, Failed Empire: The Soviet Union in the Cold War from Stalin to Gorbachev (Chapel Hill: University of North Carolina Press, 2007)..

Именно коллективизация сельского хозяйства больше всего пугала и возмущала крестьянство Восточной Европы⁵Для ознакомления смотри Mark Pittaway, Eastern Europe 1939-2000 (London: Hodder Amold, 2004), 55-56, 63-64, 70-72.. Особенно это касалось Польши — страны, которая делила со своим могущественным восточным соседом не только границу, но и долгую историю взаимного недоверия. Россия аннексировала большую часть Польши в конце восемнадцатого века и активно подвергала эти земли агрессивной русификации. Недавнее советское вторжение в 1939 году, убийство тысяч польских офицеров в Катынском лесу и аресты лидеров польской оппозиции силами НКВД после Второй мировой войны вызвали широкое недовольство, которое притупило положительный эффект от освобождения Польши от нацистов Красной Армией. Помимо подозрений, основанных на русофобских предрассудках, поляки приграничных районов и те, кто ездил в СССР, лучше большинства жителей Запада знали о разрушительных последствиях коллективизации. Споры между лидером польского крестьянского движения Винценты Витосом и секретарём Украинской компартии Никитой Хрущевым насчёт цвета и вкуса арбуза во время встречи в Люблине летом 1944 года (в этот год в Украине произвели огромное количество подобных фруктов) на деле были спором о значении колхозов и советской системы в целом⁶Ян Кароль Венде описывал, как Хрущёв и другие украинские чиновники привезли арбузы в освобожденную Польшу на самолете, чтобы смягчить дискуссии о послевоенных поездках по обмену. Смотри Ta ziemia od innych droższa.. . (Warsaw: PWN, 1981), 193.. Игривый обмен двусмысленностями этих государственных деятелей, процитированный в эпиграфе, предвещал такую напряжённость, которая в ближайшие годы уже никому не станет поводом для смеха. Это связано с тем, что всего четыре года спустя, летом 1948 года, Сталин потребовал проведения коллективизации сельского хозяйства в недавно образованных восточноевропейских странах-сателлитах Советского Союза. Местные коммунисты быстро приступили к выполнению новых директив, но попытками развивать восточноевропейскую деревню по советской модели они спровоцировали волну государственного насилия и крестьянского сопротивления в сельских районах по всему региону.

В данной статье рассказывается о том, как советские и польские коммунисты предприняли попытку проведения коллективизации, но не смогли заручиться поддержкой недоверчивого польского крестьянства. Я сосредоточусь на малоизвестном, но важном аспекте этого проекта — профинансированных государством поездках почти 1500 польских делегатов в советские колхозы в период расцвета польского сталинизма между 1949 и 1952 годами.

По меркам сталинской эпохи, характеризовавшейся крайним изоляционизмом не только от Запада, но и между странами советского блока, эти экскурсии были совершенно исключительным событием. Начало крестьянских поездок по обмену совпало с ужесточением пограничного режима Польши. Как отмечал Дариуш Стола, в 1952 году Польшу и остальной мир разделяло более 2000 километров колючей проволоки, 1300 километров сторожевых вышек и 3000 километров гладко вспаханной земли, что облегчало отслеживание незаконной иммиграции и эмиграции из страны. Границы охранялись 30 тысячами солдат, «которым отдан приказ стрелять на поражение в тех, кто попытается сбежать»⁷Dariusz Stola, Kraj bez wyjścia? Migracje z Polski, 1949-1989 (Warsaw: IPN and ISP-PAN, 2010), 10.. В том же году только 12 тысяч человек получили паспорта для единовременных зарубежных поездок. Большинство из них составляли «тщательно отобранные и проверенные партийные функционеры и активисты, выезжавшие в другие страны советского блока по официальным делам»⁸Ibid.. Хотя коммунистические режимы декларировали, что правят от имени трудящихся масс, рабочие и крестьяне, как это ни парадоксально, подвергались строжайшим ограничениям на передвижение. Поэтому поездки сотен крестьян в СССР были вдвойне необычными. С исторической точки зрения эти поездки раскрывают более серьёзные препятствия системного характера, с которыми столкнулись и советские, и польские коммунисты, которые вместе пытались добиться мобилизации широких польских масс для столь масштабного проекта. Они также выявили другую серьёзную проблему, с которой столкнулись коммунисты, — необходимость сопоставить потенциальные выгоды и всё более очевидные недостатки пересечений границы в рамках советского блока.

Сельскохозяйственные кооперативы: предыстория

Идея кооперативного сельского хозяйства всегда вызывала споры среди европейских социалистов. Карл Маркс и Фридрих Энгельс (как и многие их современники) считали, что это лучший способ совместить крупномасштабное сельхозпроизводство с рациональной трудовой практикой. Для них кооперативные хозяйства являлись справедливой альтернативой крупным предприятиям европейских землевладельцев, где крестьяне работали подолгу за мизерную заработную плату. При этом сами предприятия процветали — отчасти благодаря способности владельцев сочетать передовые промышленные технологии с экономией на масштабе. Кооперативы также казались жизнеспособной альтернативой индивидуальным крестьянским хозяйствам, владельцы которых постепенно разорялись, будучи неспособными конкурировать с капиталистическими гигантами. Однако к началу XX века обоснование необходимости кооперативов утратило свою актуальность для ряда мыслителей. В результате индустриализации положение единоличников стало улучшаться. Крестьяне в конечном итоге извлекли выгоду из технического прогресса, начав использовать более совершенные орудия труда и получая более качественный урожай. Цены на натуральные продукты в целом выросли, в то время как нагрузка на землю снизилась, поскольку всё больше сельского населения покидало свои дома, чтобы работать в городах⁹Adolf Dobieszewski, Kolektywizacja wsi polskie), 1948-1956 (Warsaw: Fundacja im. Kazimierza Kelles-Krauze, 1993), 9-14.. 

Кооперативное сельское хозяйство было одной из многих идей Маркса, которые неожиданно обрели второе дыхание в Советской России. После Октябрьской революции 1917 года Владимир Ленин возродил эту концепцию (к тому моменту считавшейся в социалистических кругах анахронизмом) и попытался использовать коллективизацию как средство от разрушительных последствий Первой мировой и продолжающейся гражданской войны. Он предполагал, что бедняки и середняки оживят советское сельскохозяйственное производство, добавив недавно приобретенную землю и своё скудное имущество в общий фонд. Именно Ленин предполагал, что под руководством большевиков эти две группы вытеснят зажиточных крестьян, известных как «кулаки», которые считались «капиталистическим элементом» в деревне. Но события развивались по совершенно иному пути. Городские бригады коллективизации часто прибегали к насилию, пытаясь экспроприировать собственность не только богатейших крестьян, но также середняков и бедняков. 

Последовавшее за этим крестьянское сопротивление вынудило большевиков отказаться от этой идеи к 1920 году. Вместо этого Ленин решил восстановить национальную экономику, опираясь на индивидуальное сельское хозяйство. Эта стратегия предполагала, что, как только единоличники начнут производить достаточно еды, города смогут промышленно развиваться. Со временем, когда эти более благоприятные условия приведут к процветанию крестьян, они сами добровольно перейдут к кооперативному сельскому хозяйству. Однако в конце 1920-х годов Иосиф Сталин перевернул выводы Ленина. Он приказал провести форсированную коллективизацию, чтобы получить прибавочный продукт, который можно было бы использовать для содействия индустриализации городов. Но безжалостные экспроприации, изъятие зерна у крестьян, депортации и казни реальных и воображаемых «кулаков» имели катастрофические последствия. Они парализовали экономику, сократив доступную рабочую силу и лишив оставшихся крестьян стимула к работе. В конце концов, политика Сталина привела к голоду в национальном масштабе и оставила советскую деревню бедной и разорённой на десятилетия вперёд¹⁰Смотри Lynne Viola, Peasant Rebels under Stalin: Collectivization and the Culture of Peasant Resistance (New York: Oxford University Press, 1996); Sheila Fitzpatrick, Stalin’s Peasants: Resistance and Survival in the Russian Village after Collectivization (New York: Oxford University Press, 1994); Dobieszewski, Kolektywizagja, 15-23..

Несмотря на приверженность ортодоксальному марксизму и сталинизму, в первые послевоенные годы польские коммунисты воздерживались от переустройства польской деревни по советской модели. Хотя среди членов партии шли разговоры о кооперативах, в целом возобладали тактические соображения, поскольку польские лидеры опасались, что даже малейшие намеки на эту тему подкрепят слухи о советизации Польши. Сталин, осознавая непопулярность подобных мер, по слухам, сам препятствовал этим планам. Cамые проницательные советские наблюдатели поддержали его, отговаривая советские информационные бюро от размещения статей о коллективизации в польской прессе¹¹Dariusz Jarosz, Polityka wladz komunistycanych w Polsce w latach 1948-1956 a chlopi (Warsaw, DiG, 1998), 16; Andraej Skrzypek, Mechanizmy uzaleznienia: Stosunki polsko-radzieckie 1944-1957 (Pultusk: WSH im. Aleksandra Gieysztora, 2002), 260; Patryk Babiracki, “Between Compromise and Distrust: The Soviet Information Bureau’s Operations in Poland,” Cultural and Social History 6, no. 3 (September 2009): 350.. Кроме того, некоторые коммунисты, особенно секретарь партии Владислав Гомулка, отстаивали концепцию «польского пути к социализму». Для крестьянства это было обнадеживающим обещанием сохранить частную собственность на землю и единоличное хозяйство. Это решение имело особый смысл для поляков, учитывая политический капитал, заработанный ими в результате земельной реформы 1944 года, которая перераспределила земли бывших помещиков среди беднейших крестьян.

Должностные лица советского Международного отдела (орган Центрального комитета, ответственный за управление деятельностью партии за рубежом; нечто вроде институционального преемника распущенного Коминтерна) были встревожены отсутствием у польских коммунистов окончательной программы преобразования сельского хозяйства¹²Смотри знаменитый доклад Л. Баранова, Н. Пухлова и В. Овчарова Суслову «Об анти-марксистском уклоне в руководстве ПРП» от 5 апреля 1948 года, перепечатано в Giennadij A. Bordiugow et al., eds., Polska ZSRR: Seruktury podleglosci (Warsaw: ISP-PAN, 1995), 204-17.. В обстановке надвигающейся холодной войны, предполагаемой угрозы со стороны Соединённых Штатов и назревающего конфликта с Югославией во главе с Иосипом Броз Тито, Сталин изменил тактику и стал настаивать на институциональном единообразии в советском блоке. В итоге Информационное бюро коммунистических и рабочих партий (далее Коминформ) на своём втором заседании в Бухаресте в июне 1948 года выпустило директиву о коллективизации в европейских странах народной демократии. В ходе пленума ЦК Польской рабочей партии (Polska Partia Robotnicza) главный экономист-коммунист Хилари Минц утвердил «производственные кооперативы» в качестве новой формы кооперации на селе¹³Цитируется по Jarosz, Polityka wladz, 18; On the International Department. Смотри Grant M. Adibekov, Kominform i poslevoennaia Europa, 1947-1956 (Moscow: Rossiia ‘Molodaia, 1994), 1-17.. Другие польские коммунисты отреагировали на советскую инициативу неоднозначно. Главным идеологом партии, который также отвечал за вопросы культуры и безопасности в Политбюро, был Якуб Берман. Позже он утверждал, что пытался изменить формулировку резолюции, предложив слово «кооперативизация» (uspołecznienie) вместо «коллективизация», что явно вызвало недовольство Сталина¹⁴Teresa Toratiska, Oni (Warsaw: Omnipress, 1989), 1125. Также смотри стенограмму пленума ЦК ПОРП (21 августа по 3 сентября 1948 г.): Archiwum Akt Nowych (Archive of Contemporary Documents, Poland, henceforth AN), sygnatura 295/II-12, karta 273.. Поддержка Гомулки была ещё менее решительной. Хотя тогда он назвал эту идею «стратегически правильной» и подверг глубокой самокритике свои предыдущие взгляды, Гомулка продолжал расценивать её как «вредную с точки зрения тактики»¹⁵Добишевский ссылается на речь Гомулки на вышеупомянутом пленуме, опубликованную в журнале «Nowe Drogi», цитируется по Dobieszewski, Kolektywizacja, 23.. Его позиция вызвала шквал критики и послужила впоследствии одним из предлогов для исключения его из ЦК в ноябре 1949 года.

Польская программа коллективизации в том виде, в котором она появилась в 1949 году, должна была быть постепенной и добровольной для крестьянства, что придавало ей поразительное сходство с планами Ленина¹⁶Jarosz, Polityka władz, 20.. Коммунисты действительно хотели сделать превосходство коллективного хозяйства самоочевидной истиной для польского крестьянина. В их же интересах было избежать резких народных протестов против этой инициативы. Из отчётов органов безопасности польское руководство знало, что выражение «колхоз» вызывает самые плохие ассоциации среди сельских жителей. Многие крестьяне слышали о голоде и бедности в советских колхозах от советских солдат во время Второй мировой войны. Кроме того, после советского вторжения в восточную Польшу в 1939 году многие поляки воочию наблюдали колхозы, которые резво создавала новая администрация. Хотя некоторые крестьяне позже распространяли диковинные рассказы об общей еде и женщинах в советских колхозах, большая часть информации, которая передавалась из уст в уста, была правдой¹⁷Stanislaw Sickierski, “Swiadomosé chlopéw okresu kolektywizacji w swietle pamigtnikéw,” Preeglad humanistycany 4 (1990): 55-56; Wojciech Sleszyiski, Okupacja sowiecka na Bialostoccayénie 1939-1941: Propaganda i indoktrynacja (Bialystok: Benkowski and Bialostockie Towarzystwo Naukowe, 2001), 195-97.. Некоторые слои населения знали о терроре и жертвах советской коллективизации. Другие воспринимали это сквозь призму собственного опыта в системе подневольного труда, будь то помещичьи земли в довоенной Польше или так называемые liegenschaften, созданные во время нацистской оккупации¹⁸Jarosz, Polityka wladz, 64-65..

По вышеописанным причинам польское коммунистическое руководство поначалу стремилось поощрять, а не принуждать польских крестьян вступать в кооперативы. Они создали три типа кооперативных хозяйств (четвёртый был добавлен в 1950 году), исходя из разной степени совместного использования собственности и распределения доходов между членами объединения. В этой системе I тип позволял крестьянам самостоятельно обрабатывать свои участки, III тип напоминал советские колхозы, а типы IV и II представляли собой промежуточные формы¹⁹Dobieszewski, Kolektywizacja, 33-34.. Крестьяне, вступившие в кооперативы, также пользовались значительными налоговыми льготами и выгодными кредитами²⁰Jarosz, Polityka władz, 40-54.. Минц, который, напротив, планировал коллективизацию только 1% всех польских хозяйств в 1949 году, ожидал, что на базе этих стимулов крестьяне выстроятся в очередь, чтобы присоединиться к кооперативам в таком количестве, что многим придется ждать, прежде чем они получат такую возможность.

Длинные очереди действительно стали обычным делом в сталинистской Польше, но вряд ли людьми, стоявшими в них, двигало желание вступить в кооператив. Как и некогда в СССР, крестьяне относились к этой идее враждебно; следовательно, социалистическое преобразование сельского хозяйства происходило гораздо медленнее, чем в других странах-сателлитах²¹В 1950, 1953 и 1955 годах Польша была наименее коллективизированной страной Восточного блока. Доля коллективизированных пахотных земель в эти годы составлял 1,2, 6,7 и 11,4% соответственно, а доля крестьянских хозяйств, вступивших в кооперативы, составляла 2,2, 5,8 и 6,0%. В 1955 году только в Югославии доля колхозных сельхозугодий была меньше. Смотри Jarosz, Polityka wladz, 510.. Результат оказался скромнее, чем предполагалось изначально, поскольку к концу года было коллективизировано всего 0,1% хозяйств²²Dobieszewski, Kolektywizacja, 51. Посол СССР в Польше Виктор Захарович Лебедев выразил обеспокоенность по этому поводу в своём письме Сталину от 26 февраля 1950 г. «В Польше коллективизация происходит в основном на новых территориях, которые были отторгнуты от Германии», — писал он, подразумевая недавно приобретенные западные провинции страны. Также он добавил, что этот процесс «почти не затронул» основные польские территории. «И это вполне объяснимо, — комментировал посол, — поскольку никто не контролирует эту политику под предлогом того, что поспешность неуместна и даже вредна». Затем Лебедев обвинил руководство Польской объединённой рабочей партии (Polska Zjednoczona Partia Robotnicza, рус. ПОРП, в значительной степени реинкарнация Польской рабочей партии) в прямом запрете польским крестьянам делиться своими якобы благоприятными впечатлениями от СССР с другими крестьянами, потому что «многое из того, они видели, что не подходит для польских условий»²³В частности, он упомянул Хилари Хелховского, руководителя сельхозотдела ЦК и кандидата в члены Политбюро, который «курировал коллективизацию, являясь её противником». Смотри Aleksander Kochatiski et al, eds., Polska w dokumentach z archiwéw rosyjskich 1949-1953 (Warsaw: ISP Pan, 2000), 73.. Как и в других подобных случаях, эти проволочки со стороны польских властей вызывали подозрения у ревностных советских наблюдателей.

Один из исследователей предполагает, что последующее взаимодействие Сталина с Болеславом Берутом, президентом Польши, первым секретарём ПОРП и лидером правящего триумвирата, могло быть причиной решения последнего ускорить темпы коллективизации. На IV пленуме ЦК ПОРП глава партии распорядился создать до конца года 2000 сельскохозяйственных кооперативов и определил минимальную квоту в 120–150 колхозов на каждое воеводство (крупнейшая административная единица Польши)²⁴Skraypek, Mechanizmy, 260.. С этого момента коллективизация стала добровольной только на бумаге. Местные партийные чиновники часто прибегали к силовым методам или уловкам, чтобы выполнить требования начальства, сталкиваясь повсеместно с враждебностью и сопротивлением крестьян²⁵Jarosz, Polityka władz, 81-98..

В дороге

Надеясь расположить польских крестьян к колхозному хозяйству, коммунисты дали некоторым из них возможность лично убедиться в предполагаемых преимуществах этой системы. Как и их товарищи из других восточноевропейских стран, они полагались на обучение собственным примером (или же его мимикрией) в дополнение к другим формам пропаганды коллективизации²⁶Гейл Клигман и Кэтрин Вердери рассматривают мимикрию как один из «педагогических методов накопления знаний» в рамках румынской коллективизации в своей книге Peasants under Siege: The Collectivization of Romanian Agriculture, 1949-1962 (Princeton: Princeton University Press, 2011), 248-56.. По меньшей мере шесть делегаций польских крестьян отправились в Советский Союз в период с 1949 по 1952 годы. Как минимум одна делегация из 45 советских крестьян и активистов посетила Польшу в 1950 году. Все поездки крестьян по обмену были организованы международными отделами коммунистических партий, несколькими правительственными учреждениями (в частности, министерствами иностранных дел, министерствами сельского хозяйства и соответствующими органами безопасности), а также местными крестьянскими организациями. Кандидаты должны были подать заявление на получение паспортов, пройти политическую проверку в службах безопасности и получить въездные визы в Министерстве иностранных дел СССР. Стандартная делегация состояла из рядовых крестьян из разных регионов страны (в основном мужчин), партийных активистов, нескольких журналистов и нескольких членов молодежных организаций. По прибытии в СССР делегация, обычно насчитывающая несколько сотен человек, разделялась на более мелкие группы. Затем они вместе с польскими руководителями и советскими гидами во главе, а также в сопровождении журналистов и сотрудников службы безопасности отправлялись изучать колхозные просторы в прямом и переносном смысле.

Множество западных интеллектуалов, посетивших Советский Союз в период с 1930-х по 1970-е годы, надеялись найти решения вороха социальных проблем, от которых страдало их общество. Теперь нам известно, что далеко не все гости оказывались под впечатлением и что не все западные просоветские панегирики отражали зачастую печальный опыт пребывания авторов в СССР; некоторые туристы после возвращения и вовсе отмолчались. И всё же по ряду причин большинство из вернувшихся людей стали ярыми сторонниками советского эксперимента. Тем самым они благодарили тех, кто некогда их принял, а также реагировали на политическое давление в своих странах. Те, кто восхищался Советским Союзом, искали социальной справедливости, равенства, ощущения единой цели и подлинных гуманистических ценностей: «Большинство из них были идеалистами, полны надежд и охотно верили, что кардинальных перемен можно добиться путём переустройства организации общества, что можно достичь полной гармонии между личными потребностями и социальной политикой»²⁷Hollander, Political Pilgrims, 104.. Эти предубеждения стали главным элементом в создании положительного имиджа СССР за рубежом. С одной стороны, они давали возможность иностранцам обосновывать или игнорировать негативные аспекты советской действительности, свидетелями которых они были из-за упущений Советской власти. С другой стороны, они позволяли самим властям избегать неудобных вопросов со стороны гостей.

Польские крестьяне не разделяли этих утопических устремлений. Если они и заблуждались, то лишь в меру своей недоверчивости. Для большинства будущих делегатов приключение начиналось в родных деревнях. Как и французские рабочие в межвоенный период, кандидаты на поездку в Советский Союз предварительно отбирались местными партийными организациями. Затем их «избирали» на официальных собраниях²⁸Jarosz, Polityka władz, 98; Mazury, Croire, 68.. Крестьяне, участвовавшие в этих собраниях, обычно инструктировали отобранных людей о том, на что им следует обратить внимание. Они также давали делегатам список вопросов, которые нужно задать, оказавшись на месте, например про среднюю урожайность с гектара земли, размер дневного заработка, продукцию животноводства и так далее.

Некоторые вопросы, переданные представителям села, были весьма конкретными, например: «Верно ли, что одна овца может дать 22 килограмма шерсти; или может ли одна корова давать 9000 литров молока в год?» Другие просили делегатов обратить по пути особое внимание «на общее экономическое положение, поскольку на месте назначения все будет заранее подготовлено». По прибытии их также просили общаться с колхозниками, особенно старыми, в неформальной обстановке, чтобы получить наиболее точную информацию, а также «уделять больше внимания местам, которые не показывают»²⁹Jarosz, Polityka władz, 98-99.. Очевидно, деревенские общины видели в таких делегациях возможность подвергнуть проверке преувеличенные описания образцовых хозяйств, которые они слышали от бригад коллективизации и из прессы. Начиная с 1949 года этот официоз изображал типичный советский колхоз как сельскохозяйственный рог изобилия и общественный рай, в котором люди усердно трудились, но при этом получали высокую заработную плату, жили в достатке и в целом наслаждались жизнью³⁰Dariusz Jarosz, Obraz chłopa w krajowe; publicystyce czasopiśmiennicze, 1944-1959 (Warsaw: Stowarzyszenie Redaktorów, 1994), 103-10.. Но коммунистические власти верно поняли, что вопросы, адресованные разъездным крестьянам, говорят о том, что «крестьяне не верят в достижения советских колхозов, о которых они слышат по радио и читают в прессе»³¹Jarosz, Polityka władz, 98..

Противоречие между польским недоверием к советской системе и способностью Советов развеять его возникла очень скоро, уже во время поездки в СССР. Поездка на поезде в Советский Союз (а также поездки внутри страны и последующий выезд на родину) предоставила крестьянам широкую возможность испытать на себе мощную официальную пропаганду о советском сельском хозяйстве и стране в целом³²О пропаганде советской коллективизации в Польше смотри Robin Gates Elliott, “Saddling the Cow: The Collectivization of Agriculture in Poland, 1948-1956” (Ph.D.diss., Georgetown University, 2007), 219-26.. Со своей стороны советские власти приложили огромные усилия, чтобы создать хорошее первое впечатление. Как и в случае с западными интеллектуалами, приезжавшими в СССР, советские власти полагали, что, если гости хорошо проведут время в поездке, у них останется положительное впечатление от всей страны. Например, советский посол Лебедев попросил Министерство иностранных дел Украины подготовить поезд с вагоном первого класса и вагоном-рестораном для встречи делегатов на советско-польской границе. Если первый вагон был отправлен немедленно, то, чтобы найти подходящий вагон-ресторан, министерству потребовалось немало усилий. После официальной встречи в приграничном городе Бресте делегаты должны были сделать еще несколько остановок по пути в Киев, чтобы принять участие в официальных митингах и торжествах. Чтобы обеспечить хорошее настроение крестьянам, советские власти дали указание снабжать их водкой и сигаретами по прибытии на каждую станцию³³Serhij Tkaczow, “Propaganda kolektywizacji—wycieczki polskich chlopéw na Ukraine w latach 1948-1949,” Czasy Nowożytne 6 (1999): 188.. Не пожалела принимающая сторона усилий и для того, чтобы оставить приятные воспоминания у гостей, пытаясь устранить любые нежелательные инциденты, которые могут поставить под угрозу дальнейшие пропагандистские мероприятия. Чтобы всё прошло гладко, ЦК Украины распорядился набрать специальных машинистов, которые отвезут первую польскую делегацию 1949-го года обратно к границе. Несмотря на эти меры предосторожности, один из машинистов по дороге потерял шляпу и остановил поезд, чтобы найти её. В итоге он был арестован спецслужбами УССР после непродолжительной драки³⁴Ibid., 191..

У политических туристов с Запада обслуживание высшего класса, которое было гораздо более интенсивным и персонифицированным, вызывало чувство долга перед теми, кто принимал их: «Их не подкупили, но они не могли избавиться от ощущения, что повернуться спиной и резко критиковать тех, кто одарил их добротой и кто так хорошо о них заботился, было бы некрасиво»³⁵Hollander, Political Pilgrims, 352.. Кроме того, представителям интеллигенции было особенно трудно допустить саму мысль, что их цинично обманывают, потому что они особенно «гордились своей способностью видеть фальшь насквозь»³⁶Ibid., 154.. Потенциальный стимул критиковать советскую действительность ещё более ослабевал из-за сложных отношений внутри их социального и интеллектуального окружения. Их возмущала кажущаяся хаотичность и неравенство западной капиталистической системы. Их грандиозные представления о справедливом обществе будто бы соответствовали тому великодушию, порядку и отсутствию экономических крайностей, которые они, как им казалось, наблюдали в СССР. Как интеллектуалы, они часто чувствовали себя оторванными от собственного общества, и оказанное Советским Союзом гостеприимство удовлетворяло их тягу к более приветливому сообществу. Они чувствовали, что если напишут об СССР что-то негативное по возвращении домой, то всё интеллектуальное сообщество, к которому они принадлежат, обратится против них. Легко представить, что большинство польских крестьян не испытывало таких тревог. Критиковать советские колхозы перед своими польскими собратьями — всё равно что ломиться в открытую дверь. А вот если похвалить их, можно лишиться социального статуса и авторитета³⁷Sickierski, “Świadomość,” 54-55..

На практике данные свидетельствуют о том, что обслуживание по высшему уровню не смогло отвлечь некоторых польских крестьян от их разведывательной миссии. Во время долгих путешествий на поезде у делегатов было время осмотреться и понаблюдать как за советскими сопровождающими, так и за проносящимися за окном пейзажами. То, что они видели, внушало им беспокойство. Первая крестьянская делегация в 1950 году была «крайне удивлена», увидев, что дома украинских крестьян построены из глины. То, что они наблюдали из окон поезда, проезжая по разорённым войной территориям Беларуси и особенно Смоленской области, усилило это неприятное впечатление. В такие моменты проводникам приходилось объяснять, что крестьяне до революции жили ещё хуже. Во время экскурсий по СССР царское наследие традиционно «оправдывало» советскую систему от «всех недостатков и ошибок, которые пропаганда не могла замолчать», и эти поездки не были исключением³⁸Mazuy, Croire, 222.. Неясно, удалось ли проводникам делегации 1950 года убедить крестьян в своей правоте, как они сами это утверждали³⁹AAN, syg. 237/V-135, k. 3.. Пол Холландер отмечал, что склонность западных интеллектуалов позитивно воспринимать советскую систему подталкивала их на основе своего относительно ограниченного опыта к созданию широкой хвалебной картины СССР. Учитывая, что изначальное отношение польских крестьян было совершенно противоположным, можно предположить, что руководство делегации было слишком оптимистичным в своих оценках. В поезде, а затем в колхозах польские крестьяне, скорее всего, переносили своё неблагоприятное впечатление на всю поездку. Здесь советская сторона оказалась в невыгодном положении, потому что толпами крестьян было гораздо труднее управлять, чем горсткой интеллектуалов. В конце концов, вероятность того, что крестьяне получат представление о «неофициальной» советской реальности, была выше. 

Иногда советские проводники сами невольно создавали ситуации, которые не могли не вызывать удивления у гостей. Это оставляло неоднозначное впечатление о системе, которую они пропагандировали. Для многих крестьян поездка на поезде была возможностью оценить, в какой степени СССР соответствовал высоким стандартам, которые он продвигал. В июне 1950 года Ваган Григорьян из Международного отдела советской компартии узнал от сопровождающего корреспондента ТАСС, что несколько его соотечественников привлекли внимание крестьянских делегатов своей неприглядной внешностью. Также он сообщил, что в течение двух недель все спали в общих вагонах без размещения в раздельных купе. Был случай, когда поляки замечали «рваное белье» у другого проезжего. Более того, некий Ходзевский, которому Минсельхоз СССР поручил присматривать за делегацией, привлек к себе излишнее внимание тем фактом, что все две недели проходил в помятой одежде, а иногда даже ходил босиком по железнодорожной платформе⁴⁰Russkii Gosudarstvennyi Arkhiv Sotsial’no-Politicheskoi Istorii (Russian State Archive of Social and Political History, henceforth RGASPI), fond 17, opis’ 137, delo 284, list 51.. Учитывая, что материальное благополучие было важным аспектом советской саморекламы, отсутствие основных потребительских товаров, таких как нижнее белье, могло представлять проблему для недоверчивых крестьян. Вдобавок помятая одежда и прогулки без обуви по вокзалу контрастировали с образом солидных граждан, который пыталось создать советское государство. По оценкам польских официальных лиц, только у 10–15% членов их делегаций осталось негативное впечатление от поездок в СССР, но инциденты, подобные описанным, позволяют предположить, что процент скептиков, вероятно, был выше.

Строительство потёмкинской деревни

Дискуссии о значении и надёжности колхозов, а также о советской жизни в целом достигли пика среди сараев и хлевов имперского центра. В 1949 году единственным направлением для визитов польских крестьян была УССР. Несмотря на невзгоды коллективизации, грабежи нацистов и разрушения, вызванные войной, не говоря уже о послевоенной засухе, Украина продолжала кормить весь Союз, давая лучшие урожаи. В 1950 году делегатов также пригласили и в РСФСР. Посещение Москвы, добавленное в программу поездок, а также решение выдвинуть столицу на первый план, возможно, стало главной причиной, по которой приезжие также смогли увидеть колхозы в РСФСР.

Советская деревня манила к себе, а потому польские делегаты хотели увидеть как можно больше. Разделившись на небольшие группы, члены делегации 1949 года, уже третьей, прибывшей в СССР после войны, посетили 127 колхозов, то есть хозяйств, в которых крестьяне совместно владели и коллективно обрабатывали земельный участок, разводили животных и т.д. Поляки также побывали в 34 советских хозяйствах (совхозах), где животные, оборудование и земля принадлежали государству и где условия в целом были намного лучше из-за фиксированного дохода, который получали крестьяне. Члены польских делегаций также имели возможность увидеть 27 машинно-тракторных станций (МТС) — государственных учреждений, сдававших тракторы и другую технику колхозам в аренду⁴¹AAN, syg. 237/XXII-651, k. 3.. На этих станциях работали бывшие исполнители коллективизации — часто из числа городских. МТС были мощными инструментами политического контроля над деревней — «островками партийной активности среди моря крестьян, не сочувствующих коммунистическому режиму»⁴²Walter G. Moss, A History of Russia (New York: McGraw-Hill, 1997), 2:226.. Первая делегация в 1950 году смогла увидеть свыше 40 колхозов, более 10 МТС и совхозов, около десятка научных институтов и опытных станций, а также несколько промышленных объектов, в том числе Харьковский тракторный завод, металлургический завод «Азовсталь» и недавно восстановленную ДнепроГЭС⁴³AAN, syg. 237/V-135, k. 2.. Делегаты также имели возможность заглянуть в личные жилища, кладовки и хозяйственные постройки советских колхозников⁴⁴AAN, syg. 237/V-134, k. 6..

«Потёмкинский» дискурс, по выражению Шейлы Фицпатрик, показывал советской общественности идеализированный образ коллективизированной деревни, что ещё больше укрепляло сталинский режим⁴⁵Sheila Fitzpatrick, Stalin Peasants: Resistance and Survival in the Russian Village after Collectivization (New York: Oxford University Press, 1994), 16-18.. Выражение «потёмкинские деревни» уходит корнями в Россию конца XVIII века. Этот термин обозначает мифические поселения, построенные Григорием Потёмкиным, наместником Екатерины Великой, в Крыму. Говорят, что фельдмаршал так стремился впечатлить царицу картиной процветания на недавно завоёванных и управляемых им землях, что приказал возвести из папье-маше несколько разукрашенных деревень, которыми Екатерина могла любоваться издалека во время своего грандиозного путешествия по южным границам империи. На самом деле эта история была злонамеренным слухом, распространённым недоброжелательными иностранными сановниками, сопровождавшими Екатерину. Акцентируя внимание на настоящей спешке, с которой косметически приукрашивались различные места на пути следования императрицы, они принижали бесспорные достижения России в освоении этого региона⁴⁶Isabel de Madariaga, Russia in the Age of Catherine the Great (New Haven: Yale University Press), 370-73; David M. Griffiths, “Catherine II Discovers the Crimea,” Jahrbücher für Geschichte Osteuropas 56, no. 3 (2008): 339-48.. Для жителей Запада «потёмкинские деревни» с тех пор олицетворяли фальшивую внешнюю ширму и предполагаемое коварство русских. Именно этот стереотип советские гиды начала XX века пытались развеять с большим рвением, приводя западных посетителей в как можно большее количество «эталонных» колхозов⁴⁷Michael David-Fox, “The Potemkin Village Dilemma,” ch. 3 of Showcasing the Great Experiment: Cultural Diplomacy and Western Visitors to Soviet Russia, 1921-1941 (New York: Oxford University Press, 2011), 98-141..

Однако в случае с Советским Союзом поездки по процветающим колхозам на самом деле были частью изощрённой схемы обмана⁴⁸Сталин и другие высокопоставленные советские коммунисты прекрасно знали о бедственной ситуации в советской деревне. Смотри Yoram Gorlitzki and Oleg Khlevniuk, Cold Peace: Stalin and the Soviet Ruling Circle, 1945-1953 (New York: Oxford University Press, 2004), 133-42.. Иностранцы были основной целевой аудиторией этих постановочных экскурсий. Один случай в 1952 году, когда гостям по недосмотру показали пришедший в упадок колхоз, демонстрирует искусственность всего мероприятия. Группа иностранцев, побывавшая в Воронеже, смогла увидеть только один невзрачный колхоз. Шокированные члены делегации узнали, что плата за трудодень (единица измерения трудового вклада в различные виды деятельности на сельхозучастке) составляла около одного килограмма пшеницы и от 85 копеек до двух рублей наличными⁴⁹AAN, syg. 237/V-134, k. 140; Jarosz, Polityka władz, 148.. Это оставило негативное впечатление: в конце концов, участники новообразованных польских колхозов в то время получали не менее 4,8 кг пшеницы за трудодень, не считая картофеля и более высокой денежной выплаты. Председатель колхоза неуверенно отвечал на вопросы делегатов, что ещё больше усилило их недоверие. Позже выяснилось, что это был самый успешный колхоз Воронежской области, которая располагалась в самом плодородном районе СССР — Чернозёмном поясе. Следовательно, во многих отношениях этот колхоз был лучше среднего по Союзу, поскольку, по данным на 1946 год, 75,8% колхозов платили своим членам менее одного килограмма пшеницы за трудодень⁵⁰Tkaczow, “Propaganda,” 185, цитируется E. Zubkova, “Mir mnenii sovetskogo cheloveka 1945-1948 gg,” Otechestvennaia istorita 3 (1998): 29.. В 1950 году среднестатистический колхозник РСФСР за свой труд получал 164 килограмма зерна в год. Почти треть колхозников вообще не получали денежной компенсации за свой труд⁵¹Iu. N. Afanas’ev, ed. Sud’by rossiiskogo krest’ianstva (Moscow: RGGU, 1996), 428-31.. Чтобы сохранить лицо, советским организаторам, конечно, пришлось кривить душой, выставляя данный колхоз как совершенно не соответствующий стандартам. Чтобы исключить подобные казусы в будущем в ходе этой небрежно спланированной экскурсии, они решили отменить остальные визиты и показали полякам только поля двух других колхозов.

Таким образом, несмотря на отмену визитов в оставшиеся колхозы, членам польской делегации всё же удалось побывать в колхозе, который не соответствовал хвастливым утверждениям советской пропаганды. Несомненно, в глазах многих поляков этот эпизод подтвердил то, что они ожидали увидеть с самого начала. Это происшествие оказалось неприятным сюрпризом для Москвы. Сотрудник Международного отдела ЦК КПСС Ян Дзержинский (сын печально известного Феликса Дзержинского, уроженца Польши, основателя первых советских спецслужб — ЧК) беседовал с одним из участников делегации во время приёма, организованного Министерством сельского хозяйства 2 июня. Польский крестьянин показался советскому чиновнику страстным сторонником кооперативного сельского хозяйства. Но в то же время он был необычайно сдержан, когда его спрашивали о впечатлениях от последней поездки. Только после дополнительных запросов в Минсельхоз Дзержинский узнал, что поляков привели в не «образцовый» колхоз⁵²RGASPI, f. 17, op. 137, d. 874, II. 107-108.. Совершенно случайное выявление советским чиновником этого упущения со стороны местных властей поднимает вопрос о том, сколько подобных инцидентов оставалось в тайне. Следовательно, также можно предположить, что у польских крестьян могло быть гораздо больше поводов сформировать негативное впечатление о Советском Союзе или укрепиться в своём отрицательном отношении, что не было отражено в официальных советских оценках.

Дзержинский быстро принял меры, призванные не допустить нового замешательства. В течение следующих трёх дней он, должно быть, сообщил об инциденте в Международный отдел, так как 6 июня Николай Пухлов перенаправил эти сведения Григорьяну. Он писал: «Что касается группы польских крестьян, побывавших в Воронежской области, основная задача ознакомления с советским колхозным опытом не была выполнена»⁵³RGASPI, f. 17, op. 137, d. 874, I. 106.. 7 июня Минсельхоз получил официальный выговор от ЦК⁵⁴RGASPI, f. 17, op. 137, d. 874, I. 105.. Получив зелёный свет от Михаила Суслова, главного идеолога Советского Союза и руководителя Международного отдела, 12 июня двое чиновников выехали из Москвы в Воронежскую область, чтобы осмотреть объекты, которые будут показаны второй делегации польских крестьян, прибытие которых ожидалось 10 июня⁵⁵RGASPI, f. 17, op. 137, d. 874, II. 106, 109.. Тем временем, после консультаций с местными партийными чиновниками и руководством колхозов в Воронежской области, Минсельхоз пересмотрел маршрут третьей поездки польских крестьян (ожидаемой 25 июня) и представил проект в ЦК на одобрение 21 июня⁵⁶RGASPI, f. 17, op. 137, d. 874, II. 119-21.. Скорость, с которой были приняты все необходимые меры, свидетельствует о важности этого дела. И действительно, во многих случаях этот фарс приводил к желаемым результатам, а образцовые деревни искренне впечатляли польских крестьян⁵⁷Например, в отчёте после первой поездки в 1950 г. сообщалось об «огромных пшеничных полях, простирающихся на площади в сотни гектаров и обещающих урожай в 30-35 центнеров, абсолютно без сорняков». AN, syg. 237/V-135, k. 2..

Тем не менее, несмотря на усилия советских экскурсоводов и руководителей польских групп, местным советским властям часто приходилось разъяснять, казалось бы, менее привлекательные стороны коллективного хозяйства. Например, во время первой поездки в 1950 году делегаты встретили сельхозработников, которым выплачивалось от четырёх до пяти килограммов пшеницы за трудодень и от трёх до пяти рублей наличными. Они сравнили это с заработком, который получали в своих кооперативах: в западных воеводствах Польши он был намного выше. В ответ организаторы поездки сообщили крестьянам, что в советских колхозах на одного члена кооператива приходилось довольно большое количество трудодней. Таким образом, они намекали, что дневные нормы были ниже, а колхозники получали выплаты чаще. Это объяснение могло показаться гостям правдоподобным, поскольку даже местные чиновники в различных частях Польши в то время рассчитывали дневные нормы и «трудодни» по разным критериям⁵⁸Jarosz, Polityka władz, 133.. Тем не менее оно осталось без внимания: согласно отчёту, крестьяне из этой группы сочли более убедительным акцент советской стороны на широко распространенной системе дополнительных бонусов за перевыполнение плана, а также на необходимости работать больше в советских условиях, учитывая масштабы послевоенной разрухи⁵⁹AAN, syg. 237/V-135, k. 3..

В 1952 году жилища колхозников сильно разочаровали некоторых польских крестьян, особенно выходцев из западных и экономически более благополучных воеводств страны. Впервые официальные лица начали подозревать, что в какой-то степени это разочарование было связано с «однобокостью» польской пропаганды о процветающих и чарующих «агрогородках» или крупномасштабных проектах укрупнения хозяйств, инициированных Хрущевым годом ранее⁶⁰Об «агро-городах» смотри Stephen Lovell, The Shadow of War: Russia and the USSR, ‘1941 to the Present (Malden, MA: Blackwell, 2010), 78.. Подобная пропаганда, как предостерегал один польский чиновник, делала акцент на конечном результате, а не на постепенном процессе реализации таких проектов. И снова политическое руководство экскурсии пришло к оптимистичным выводам. Оно отметило, что сомнения развеялись после того, как сами советские колхозники рассказали о прогрессе советской деревни за предшествующие десятилетия и «впечатлили польских крестьян огромными потребностями, масштабом и расходами на сельское развитие»⁶¹AAN, syg. 237/V-135, k. 139.. Но даже официальные лица констатировали, что некоторых делегатов, находящихся под их опекой, эти объяснения не убедили. В отчёте о неудачной поездке в Воронеж в 1952 году отмечалось, что «многие» по-прежнему скептически относились к условиям разведения скота, якобы бесплатному медицинскому обслуживанию и другим социальным услугам. Несмотря на то что автор документа признал, что, по сравнению с прошлыми годами, «относительно небольшое количество» делегатов пытались объяснить успехи советского сельского хозяйства только плодородием почвы, некоторые продолжали это делать, тем самым сводя к минимуму значение советских методов ведения сельского хозяйства⁶²AAN, syg. 237/V-135, k. 140.. Наконец, польский чиновник также признал, что большинство членов делегации были позитивно настроены к коллективному хозяйству до того, как ступили на советскую землю⁶³AAN, syg. 237/V-135, k. 139.. Кажущаяся небрежность этих замечаний затемняла их глубокое значение: набрав уже убежденных человек из недавно созданных польских колхозов (73 из 114 единоличников, отправившихся в поездку, состояли в кооперативах) коммунисты стали проигрывать битву за сердца и умы потенциальных приверженцев идеи коллективизации.

Точно так же отдельные колхозники из посещённых деревень отказались подыгрывать властям. Иногда такие люди усложняли работу экскурсоводов, оспаривая официальный взгляд на советскую деревню. Например, во время первой поездки в 1952 году участники столкнулись с украинским населением, которое было переселено из Польши в 1946-1947 годах. Со слов коммунистических чиновников, некоторые из этих людей «чёрство обходились с польской делегацией». В другом месте крестьяне столкнулись с колхозником, который явно «язвил», когда говорил о своей нынешней жизни только словами в превосходной степени. В ещё одном случае пожилая женщина принялась рассказывать о бедности и недостатке хлеба. Партийные активисты тут же вмешались: после нескольких вопросов к женщине они стали доказывать, что она держала обиду на СССР, потому что её сына убили как члена «фашистской банды»⁶⁴AAN, syg. 237/V-135, k. 141..

Некоторые моменты в советских колхозах показались польским делегатам явной фикцией. В 1949 году крестьянка, посещавшая детский сад на Украине, открыто высказалась о контрасте между новенькой одеждой деревенских детей и белоснежным постельным бельем, с одной стороны, и грязными руками и ногами детей, с другой. Делегат воспринял эту картину так, будто дети были наскоро одеты к их прибытию. Она предположила, что, несмотря на усилия принимающей стороны, немытые тела детей выдавали признаки длительной беспризорности, тем самым раскрывая подлинное качество ухода за детьми в колхозах. Вероятно, она была в значительной степени права. Как заметил один исследователь, «хотя стены вагонов-ресторанов и праздничная атмосфера должны были оградить польских делегатов от суровых реалий жизни», действительность «достучалась до них, разрушив иллюзорные барьеры, возведённые коммунистами»⁶⁵Tkaczow, “Propaganda,”198..

В поисках крестьян-паломников

С тех пор как советские власти начали приглашать иностранцев на экскурсии по колхозам, они столкнулись с тем, что Майкл Дэвид-Фокс назвал «дилеммой потёмкинской деревни». Демонстрация гостям максимального количества мест укрепляла репутацию советской системы, но также повышала вероятность невольно обнажить её разнообразные слабости⁶⁶Смотри David-Fox, Showcasing the Great Experiment, 98-141.. При подготовке крестьянских поездок польские коммунисты также столкнулись с одним парадоксом. Чтобы получить наиболее убедительные свидетельства из СССР, они должны были послать туда самых авторитетных членов деревенских общин. Но зачастую они были самыми убежденными противниками коллективизации сельского хозяйства и самыми острыми критиками экскурсий. Непрекращающиеся усилия польских властей по обеспечению успеха таких инициатив можно рассматривать как попытку разрешить эту головоломку. Я полагаю, что эти усилия закончились неудачей, поскольку для получения номинально положительных результатов польские власти начали выбирать для поездок только тех крестьян, которые, как и первые туристы с Запада, уже были благосклонно настроены к советской системе. Они отказались от работы с потенциально новыми сторонниками, до которых, как считалось, невозможно достучаться, и сделали ставку на «паломников», используя термин Холландера. Эти крестьяне-паломники в конечном итоге мало что изменили, поскольку не пользовались доверием своих деревенских общин. 

Для польских коммунистов трёхлетний эксперимент с поездками крестьян представлял собой сложный процесс накопления опыта⁶⁷Архивная информация о количестве участников и составе поездок противоречива и неполна. Наибольшее расхождение существует между документами Международного отдела и документами Сельскохозяйственного отдела ЦК польской компартии. Здесь я буду полагаться на отчеты первого — они не только самые подробные, но и были составлены сразу после поездок и потому кажутся наиболее достоверными. В своей обстоятельной справке Ярош, например, приводит данные Сельхозотдела и политические отчеты поездок. Но он не указывает на то, что эти два набора документов содержат противоположную информацию о поездках, включая их общее количество, даты проведения и количество участников. Смотри Polityka wladz, 100.. Методом проб и ошибок уточнялись критерии отбора кандидатов для таких поездок. Первая и вторая группы, посетившие Украину с конца февраля по начало марта 1949 года, состояли из 24 и 165 человек соответственно (см. Таблицу 2.1). Пробная поездка была довольно необычной: в ней приняли участие 13 административных сотрудников Крестьянского общества взаимопомощи (Samopomoc Chłopska), всего лишь 3 крестьянина-единоличника, 2 высокопоставленных чиновника ПОРП, 1 представитель умирающей Польской крестьянской партии (Polskie Stronnictwo Ludowe), 2 представителя молодёжных организаций и 3 журналиста⁶⁸Tkaczow, “Propaganda,” 190. Данные Ткачёва взяты из украинских архивов.. Во второй группе большинство составили рядовые крестьяне (117 человек). Восемьдесят три члена делегации принадлежали к ПОРП, 9 — к ПКП и 24 — к Крестьянской Партии (Stronnictwo Ludowe)⁶⁹Ibid, 191. В его источниках упоминается 166 участников. Летом 1949 года существовали две крестьянские партии. ПКП прежде была независимой, но затем оказалась практически выпотрошена крестьянской партией коммунистов, которую некогда возглавляли стареющий Винценты Витос и его первый заместитель Станислав Миколайчик. КП была прокоммунистическим осколком ПКП. Коммунисты устранили оставшуюся оппозицию из ПКП, «объединив» партии в ноябре 1949 года, создав таким образом партию-сателлит ПОРП — Объединённую крестьянскую партию (Zjednoczone Stronnictwo Ludowe).. Обе делегации получили хорошие оценки от украинских и польских официальных лиц, в том числе от первого секретаря компартии Украины Никиты Хрущёва, который открыто призывал проводить больше подобных мероприятий⁷⁰AAN, syg. 237/XXII-120, k. 44.. Однако ряд инцидентов с негативным политическим подтекстом (в основном ехидные комментарии и провокационные вопросы участников поездки) или просто проявления безразличия к советским колхозам заставили чиновников задуматься о том, как избежать подобных случаев в будущем.

Основываясь на этом опыте, польский вице-консул в Киеве Павел Влоньский в отчёте Международному отделу ЦК ПОРП от 17 марта 1949 года дал несколько рекомендаций по составу будущих делегаций. Он предложил увеличить число крестьян, которые реально «работают на местах» (предположительно, в противовес активистам), а также таких специалистов, как «агрономы, трактористы и другие, кто мог бы распространять советский опыт на практике». Консул хотел видеть в делегациях больше женщин, поскольку они играли важную роль в польском сельском хозяйстве. Кроме того, польские коммунисты часто считали крестьянок «отстающими» и уязвимыми перед вражеской пропагандой. Это была ещё одна причина, по которой они так старались вовлечь их в кампанию коллективизации⁷¹Elliott, “Saddling the Cow,” 234.. По подсчётам Влоньского, во время первой поездки женщины составили всего 25% от общего числа делегатов (то есть 6 человек), тогда как во второй раз — лишь 11% (18 человек). Влоньский предложил организаторам в следующий раз попытаться достичь отметки в 30-40%. Дипломат пожелал видеть побольше «представителей сельских любительских театров, кружков, народных хоров и читальных залов». Он также рекомендовал увеличить количество беспартийных делегатов. Это нужно было сделать за счёт уже дискредитировавших себя членов ПКП, которые, по мнению консула, «находились под влиянием сомнительной идеологии» предыдущего руководства партии⁷²AAN, syg. 237/XXII-120, k. 54.. В общем, здесь действовал двойной принцип: госслужащий хотел максимизировать пользу от этих поездок не только путём устранения потенциально враждебных элементов, но и увеличением разнообразия делегации из наиболее авторитетных, заметных и красноречивых членов деревенского сообщества. Задача была противоречивой, поскольку такие люди в большинстве случаев были критически настроены к советской действительности.

Таблица 2.1. Польские крестьяне в СССР, 1949–52 (*в итогах не учтена III группа-1950 и II и III группы 1952 г.)

год отправления	номер группы	месяцы	количество участников	члены колхозов	единоличники	работники польских мтс
1949	i	февраль-март	24		3
1949	ii	февраль-март	165	117
1949	iii	июнь-июль	395
1950	i	май-июнь	241	115	63	20
1950	ii	8-29 июня	233	98	62	19
1950	iii
1952	i	май-июнь	180	167
1952	ii
1952	iii
всего*

члены порп	члены пкп/нп/онп	беспартийные	активисты и административные работники	женщины	прочие	враждебность или безразличие
2	1		13	6 (25%)	5
83	9/24			18 (11%)
199	2/49	131		153		10-15%
173	34	34	67	45	14	10% враждебно
165	42	22	31		19	10–14%
						4% негативно

Судя по всему, члены ЦК ПОРП серьёзно отнеслись к рекомендациям консула. В мае 1949 года ЦК разослал письмо во все партийные обкомы, в котором подчёркивалось, что целью крестьянских делегаций было содействие в организации сельскохозяйственных кооперативов. Для этого уже существующие «учредительные комитеты» было необходимо преобразовать в исполнительные комитеты производственных кооперативов⁷³AAN, syg. 237/V-134, k. 3.. По решению партии такие комитеты были созданы в конце марта 1949 года, но только в тех регионах страны, которые отвечали двум конкретным критериям. Согласно первому из них, местное крестьянство должно быть бедным, чтобы вступление в кооператив могло стать решением, а не причиной их экономических проблем. Второй критерий подразумевал гарантию того, что будущие колхозы данного региона за относительно короткий период времени смогут стать образцовыми структурами в своём роде⁷⁴Dobieszewski, Kolektywizacja, 46.. Из 164 деревень, отвечающих этим критериям, только 115 создали «учредительные комитеты». Но из них образовалось только 40 кооперативов, потому что жители других деревень попросили больше времени на размышление⁷⁵Ibid., 47-48.. По всей видимости, эти колеблющиеся крестьяне стали предпочтительными кандидатами для поездок в СССР, поскольку в письме ЦК конкретно указывалось, что «их следует отбирать из деревень, где учредительные комитеты уже существуют или вскоре будут созданы»⁷⁶AAN, syg. 237/V-134, k. 3..

Критерии коммунистов указывали на беспокойство о доверии к кандидатам в их общинах. В письме ЦК уточнялось, что кандидатов для таких поездок следует «тщательно отбирать». ЦК рекомендовал проводить отбор в соответствии с тремя дополнительными принципами. Согласно первому, от каждого села следует выбрать по два кандидата — мужчину и женщину. Несомненно, забота коммунистов о гендерном равенстве была созвучна их официальной поддержке равноправия женщин и мужчин. Однако можно предположить, что в данном случае стремление охватить значительную часть женщин скорее было связано с их ведущей ролью в крестьянском домохозяйстве и, как следствие, в деревенской общине. Значение женщины бесспорно усилилось из-за демографического дисбаланса, вызванного Второй мировой войной. Следующий критерий подтверждает эту интерпретацию. Власти особенно отмечали, что участников поездок следует выбирать из тех, кто пользуется доверием в своих сёлах. Они должны быть «нашими доверенными людьми, словам которых их односельчане будут доверять как соответствующим истине». В завершение они писали: «В приоритете должны быть сообщения членов “Крестьянской взаимопомощи”, а не членов политических партий. Важно, чтобы среди делегатов было значительное количество беспартийных крестьян, пользующихся доверием всё ещё колеблющихся»⁷⁷AAN, syg. 237/V-134, k. 3.

В итоге третья делегация польских крестьян, посетившая Украину в период с 20 июня по 4 июля 1949 года, оказалась намного меньше запланированной: в неё вошли всего 199 членов ПОРП, 49 членов КП, 2 члена ПКП и 131 беспартийных⁷⁸AAN, syg. 237/V-134, k. 5.. Согласно другому отчёту, всего в делегацию вошло 395 человек, в том числе 153 женщины. Первоначально в поездке должны были принять участие 483 человека, но многие отобранные для визита кандидаты в конечном итоге не смогли поехать, так как не получили въездные визы в срок⁷⁹AAN, syg. 237/XXII-651, k. 1; AAN, syg. 237/XXII-120, kk. 5-7.. Это показывает, как централизованный контроль вкупе с неумелым управлением вёл к подрыву мероприятий коммунистической пропаганды с польской стороны. В итоговом варианте делегаты представляли более 300 польских деревень из всех регионов Польши. Кроме того, часть людей (15% от общего числа) получили своё место в обход официально установленных каналов проверки: местных крестьянских организаций, правительства или партии⁸⁰AAN, syg. 237/XXII-651, k. 1; AAN, syg. 237/XXII-120, kk. 5-7..

На этот раз руководители групп упорядочили свои политические выкладки и свели к конкретным цифрам успехи и неудачи сельскохозяйственных экскурсий. Согласно направленным в Варшаву отчётам, 240 делегатов по итогам поездки вернулись «благожелательными активистами, которые будут хорошими агитаторами». Кроме того, у 100 участников сложилось «положительное отношение» к колхозам, но они выглядели пассивными и не стали бы хорошими агитаторами. Были и люди, которым были безразличны колхозы либо они не произвели на них впечатление. Сообщалось, что по меньшей мере 50 человек из группы (в том числе члены партии) вернулись отрицательно настроенными⁸¹AAN, syg. 237/V-134, k. 10.. В их число входили лица, которые были переселены из Западной Украины и Западной Беларуси после Второй мировой войны. Вице-консул далее уточнял, что в каждой группе из двенадцати человек 10% были «исключительно враждебно и отрицательно расположены к проблемам новой деревни и советской действительности». По его мнению, это не могло не иметь негативных последствий для всей кампании коллективизации⁸²AAN, syg. 237/XXII-651, k. 2.. К разочарованию политических руководителей, устоявшееся количество людей продолжало объяснять впечатляющие урожаи естественным плодородием почвы, а не благотворным влиянием коллективных хозяйств⁸³AAN, syg. 237/V-134, k. 54.. Хотя 85% делегации в целом были убеждены в эффективности кооперативного ведения хозяйства, «40 человек по возвращении домой будут вести лживую, клеветническую и враждебную агитацию против Советского Союза, а 5% от общего числа будут составлять бесполезный пассивный элемент»⁸⁴AAN, syg. 237/XXII-651, k. 2.. Эти оценочные данные были довольно оптимистичными, поскольку многие крестьяне, скорее всего, умолчали о своих скептических ощущениях от поездки в СССР, чтобы избежать преследования со стороны властей.

В поисках идеального крестьянина чиновники продолжали корректировать методы отбора для поездок в СССР. Как и ранее, в их отчёте содержались рекомендации на будущее. В частности, кандидаты могли не быть «сторонниками колхозной системы», если являлись значимыми людьми. Руководители групп также предложили проводить медосмотр членов делегации, чтобы исключить женщин на поздних сроках беременности, людей с патологиями сердца или лёгких, а также носителей венерических заболеваний. Последнее поставило польскую сторону в особенно неловкое положение⁸⁵AAN, syg. 237/V-134, k. 8.. Польский консул в Киеве выразил пожелание привлечь в будущие поездки больше представителей интеллигенции. Он добавил, что также можно увеличить до 50 процент задействованных женщин⁸⁶AAN, syg. 237/XXII-651, k. 5.. Дипломат выразил удовлетворение долей «трудового крестьянства» в составе третьей делегации. Исключение составили переселенцы с Востока, которых рекомендовалось не пускать в следующие поездки из-за их определённой предвзятости.

Инициатива заменить потенциальных новых сторонников уже состоявшимися единомышленниками исходила от чиновников среднего звена, которые несли прямую ответственность за конечный результат. Эта тенденция сохранится и в дальнейшем. Беглый анализ двух последующих поездок, которые состоялись в 1950 году (в мае и июне), свидетельствует о полном пренебрежении рекомендациями центра со стороны местных партийных чиновников. Из 241 участников первой делегации 173 человека были членами ПОРП, 34 — членами Объединённой крестьянской партии (далее ОКП) и только 34 — беспартийными. 115 делегатов были членами сельскохозяйственных кооперативов, в том числе 38 председателей кооперативов, 63 — единоличниками, 20 — работниками польских МТС (Państwowe Ośrodki Maszynowe), 29 — партийными активистами и ещё 14 — из других категорий. Кроме того, в делегации участвовало всего 45 женщин⁸⁷AAN, syg. 237/V-135, kk. 4-5. Согласно документу 1952 года, который цитирует Ярош, в первой поездке 1950 года участвовало 224 человека, а во второй — 241 человек. Это несоответствие трудно объяснить иначе, как ошибкой подсчета где-то в бюрократической цепочке. Ради связности я полагаюсь на данные, собранные сразу после поездки. Cf. Jarosz, Polityka wladz, 100, and AAN, syg. 237/X11-34, k. 90.. Таким образом, состав делегации во всех смыслах оказался полной противоположностью директивам, исходящим от ЦК. Подавляющее большинство делегации составили члены коммунистической партии и де-факто члены кооперативов. Другими словами, это были люди, которые не были главным авторитетом для среднего крестьянина и не нуждались в переубеждении. Вероятно, местные чиновники шли лёгким путём и выбирали либо людей, которые с высокой вероятностью не изменят своего положительного отношения, либо просто тех, кто хотел отправиться в поездку.

Несоответствие между директивами ЦК польской компартии и фактическим составом делегации сохранилось и во время второй поездки. Это говорит о том, что состав предыдущей группы, возможно, не был случайным. Местным властям было легче добиться желаемых результатов, выбирая благожелательно расположенных крестьян, а не убеждая самых авторитетных из них. Во второй поездке в 1950 году участвовали 233 человека, в том числе 98 крестьян из кооперативов, 62 единоличника, 19 сотрудников МТС, 13 журналистов и писателей, 6 сельских учителей и 31 партийных активистов разного уровня. В делегацию вошли 165 членов ПОРП, 42 члена ОКП и лишь 22 беспартийных. На этот раз руководство ЦК обратило внимание на неподчинение среднего звена⁸⁸AAN, syg. 237/V-135, k. 7..

Некоторые воеводские комитеты совершенно не справились с отбором кандидатов. Комитет Белостокского воеводства отобрал 30 человек, но 21 из них были выбраны в самый день отъезда⁸⁹AAN, syg. 237/V-135, k. 9.. Из отчёта неясно, но эта импровизация в последнюю минуту могла быть вызвана нехваткой добровольцев — в конце концов, часть Белостокского округа, расположенного на востоке Польши, была оккупирована СССР с 1939 по 1941 год. Среди тех, кто отправился в поездку, было семеро «противников колхозов», один сифилитик и один «совершенно безграмотный». Варшавский комитет прислал шесть человек, которые «враждебно относились к кооперативному хозяйству»⁹⁰AAN, syg. 237/V-135, k. 9.. Возможно, плохие результаты были связаны с тем, что местные власти не воспринимали пропагандистский проект всерьёз. Но это маловероятно, учитывая, что во время польской кампании коллективизации именно местные власти стремились выйти за рамки предписаний ЦК, пытаясь произвести впечатление на своё начальство⁹¹Jarosz, Polityka władz, 177-82.. Было бы уместнее предположить, что, с одной стороны, организаторы предпочитали соглашательское подчинение, а с другой стороны, им не хватало заинтересованных кандидатов среди тех, кто пользовался авторитетом и доверием крестьян.

В этой связи примечательно, что, несмотря на очевидный статус единственной правящей силы в стране, коммунистические чиновники были не способны ограничить, а уж тем более искоренить «инакомыслие» среди польских делегатов. К несогласным относились те, кто был совершенно предвзят, проявлял враждебность, был дерзок или откровенно равнодушен по отношению к коллективному хозяйству. В отчёте были изучены мнения 205 членов первой делегации, включая участников кооперативов, единоличников и сотрудников МТС. Составители доклада отметили, что 60 человек можно отнести к активным участникам, которые «отличались в целом хорошими манерами и зрелостью мышления». 70 человек получили характеристику «очень положительных и проявляющих большой интерес во время поездки, но требующих определённого внимания и присмотра, прежде чем их можно будет использовать в пропагандистских акциях». Ещё около 50 делегатов были причислены к категории инертных, «в основном это были люди, которые почти не высказывались во время поездки» и могли бы использоваться в целях пропаганды только под непосредственным контролем партии. Наконец, 19 человек (или 10%) были людьми, которым «не следовало ехать в СССР, они недоверчивы, чужды и даже враждебны по отношению к СССР и в пропагандистской работе не могут быть задействованы»⁹²AAN, syg. 237/V-135, k. 5.. Подсчёты по второй делегации 1950 года были на удивление похожими. Из 233 членов 23 человека (10%) «прибыли в Советский Союз и уехали оттуда с “недружественным или враждебным отношением”». По данным отчёта, ещё 10 человек также могли нанести вред, поскольку их низкий уровень политической грамотности «мешал им осмыслить» увиденное в Советском Союзе⁹³AAN, syg. 237/V-135, k. 9..

Несколько лучше были результаты у делегации, которая посетила СССР в мае и июне 1952 года. Большинство из 167 участвовавших крестьян, по-видимому, вернулись c убеждением в превосходстве кооперативного сельского хозяйства над индивидуальным⁹⁴AAN, syg. 237/V-135, k. 138.. Однако составитель отчёта также отметил, что большинство приехавших в СССР польских крестьян уже считали колхозы эффективными. Судя по отзывам руководителей групп, только 7 человек (4%) перед приездом отрицательно относились к социалистической системе. Кроме того, 19 человек (11%) расценивались как сомневающиеся и «закрытые», а значит, «почти не было надежды», что они станут эффективными агитаторами в пользу коллективных хозяйств⁹⁵AAN, syg. 237/V-135, k. 139.. Как и прежде, многие крестьяне, вероятно, держали критические замечания при себе. В отличие от них, местные чиновники были заинтересованы в занижении доли инакомыслящих, поскольку это позволило бы им приписать себе заслуги за потенциальный успех.

Итоги крестьянских обменов

В целом результатам поездок поляков по советским колхозам невозможно дать однозначную оценку. Для большинства делегатов поездки, вероятно, были долгожданным перерывом от повседневной рутины. Некоторые участники, возможно, даже воспринимали их как приятный, хотя и необычный вид отдыха в момент, когда выбраться на отдых за границу было практически невозможно. Факты свидетельствуют о том, что, как и в случае с западными предшественниками, пребывание единоличников в СССР обычно укрепляло их устоявшееся мнение о колхозах, а не подталкивало к коренному изменению точки зрения⁹⁶Hollander, Political Pilgrims; Mazuy, Croire, 285.. Особенно это касалось скептиков, которые, посетив советские образцовые хозяйства, воспротивились им даже сильнее прежнего. Со временем усилиями польских местных властей большая часть участников поездки стала формироваться из сторонников коллективизации — как явных, так и предполагаемых. С одной стороны, это был всего лишь формальный успех, так как принявшие коллективизацию люди изолировали себя от крестьянской общины. На них смотрели с недоверием и неприязнью. «Вам не разрешают высказываться иначе; вы должны говорить, что все хорошо, что бы вы там ни увидели» — сказала, по сообщениям, одна женщина делегату, вернувшемуся из СССР, который восхвалял достижения советского сельского хозяйства. Это была типичная реакция⁹⁷Jarosz, Polityka władz, 101; Siekierski, “Swiadomosс,” 55.. С другой стороны, среди вернувшихся был удивительно высок процент (10-15%) явно «враждебных и бесполезных элементов» (а по всей вероятности, их доля была вдвое или втрое больше). Без сомнения, они подрывали усилия коммунистов, бросая тень на советскую колхозную систему. Коммунисты наказывали арестами и тюремным заключением самые демонстративные акты такой скрытой пропаганды. Например, в марте 1950 года крестьянин Ян Домбровский, многократный участник поездок в СССР, был приговорён к трём годам заключения в исправительно-трудовом лагере. Его преступление состояло в том, что на сельском собрании он заявил, что в «этом колхозном раю» люди умирают от голода. «Они хотят сделать то же самое в Польше: чтобы люди работали, но ничего от этого не получали». Домбровский оказался в тюрьме и впоследствии был освобождён через год, что говорит о равнодушии властей к таким преступлениям⁹⁸Wiesław Władyka, ed., Kartki z PRL. Ludzie, fakty, wydarzenia (Poznan and Warsaw: Sens and Polityka, 2005), 1:153.. Так или иначе они вряд ли были в состоянии отследить все подобные случаи.

Пожалуй, самым большим успехом коммунистов было то, что эти международные поездки дали им привлекательную и отчасти достоверную основу, с помощью которой можно было выстраивать более широкие пропагандистские кампании. Маховик начинал раскручиваться на польском вокзале, где с большой помпезностью высокопоставленные чиновники, оркестр и местные жители приветствовали вернувшихся делегатов⁹⁹Tkaczow, “Propaganda,” 202.. Освещая данные события, пресса обеспечивала их широкую огласку. Вопреки фактам, личные свидетельства, представленные как смена убеждений, составляли основу статей в еженедельных периодических изданиях и ежедневной прессе¹⁰⁰Смотри Jarosz, Obraz chłopa, 105; Tkaczow, “Propaganda,” 198.. В Польше появилось несколько брошюр под такими названиями, как «Мы видели это своими глазами», «Земля хороших новостей» и т.д.¹⁰¹Tkaczow, “Propaganda,” 200. Также смотри Tadeusz Marczewski, Od muréw Kremla do stép Kaukazu. Wspomnienia uczestnika wycieczki chłopów polskich do Związku Radzieckiego, 2nd ed. (Warsaw: Ludowa Spéldzielnia Wydawnicza, 1953); S. Piotrkowski, Na Ukrainie szumi pszenica (Warsaw: Ksigika i Wiedza, 1950); Co widzieliśmy na Ukrainie Radzieckiej (Warsaw: Ludowa Spéldzielnia Wydawnicza, 1950). Кроме того, каждый визит приводил к организации десятков деревенских собраний и даже пресс-конференций с вернувшимися из СССР¹⁰²RGASPI, f. 17, op. 137, d. 78, ll. 72-84. Про ту же самую пресс-конференцию смотри RGASPI, f. 17, op. 137, d. 283, II. 108-38.. Но даже тогда, как и в случае с другими пропагандистскими инициативами, эффект от этих историй был довольно незначительным. Пропаганда имела неравномерный характер. В 1949 и 1950 годах представитель Советского информбюро Владислав Соколовский (польского происхождения) жаловался, что польская пресса уделяет мало внимания бывшим делегатам¹⁰³Gosudarstvennyi Arkhiv Rossiiskoi Federatsii (State Archive of the Russian Federation, henceforth GARF), f. R-8581, op. 2, d. 277, |. 4; GARF, f. R-8581, op. 2, d. 277, 1.277.. Часть литературы, появившейся в Польше после экскурсий, была пронизана сарказмом в отношении «советской действительности». Работа некоторых официальных лиц заключалась в обнаружении такого потенциально опасного контента. Например, Ежи Василевский, который летом 1949 года возглавил группу крестьянских делегатов в СССР, всего несколько месяцев спустя опубликовал брошюру, в которой «пытался вбросить фрагменты, выставляющие советскую действительность в дурном свете». По словам польского консула в Киеве, Василевский был повинен в том, что комментировал ограниченный выбор конфет, медленную скорость советских поездов, непривлекательный вид советских потребительских товаров и уморительный вид колхозного оркестра¹⁰⁴AAN, syg. 237/XXII-651, k. 24; Jerzy Wasilewski, Na Ukrainie radzieckiej (Warsaw: Wydawnictwo Ludowe, 1949).. 

Скорее всего, самый сложный вопрос связан с влиянием крестьянских поездок на людей, вовлечённых в мероприятие с советской стороны. Сталин однажды сказал, что навязать Польше советский строй — всё равно что оседлать корову¹⁰⁵Norman Davies, Heart of Europe: The Past in Poland’s Present (New York: Oxford University Press, 1983), 3.. Не было другой такой инициативы Москвы, которая бы подошла этому невероятному развитию событий лучше, чем призыв к коллективизации польской деревни. Решение Сталина проистекает из его всеобъемлющих геополитических соображений. На польские же власти возложили в итоге неблагодарную задачу по воплощению в жизнь амбициозного проекта. Но и советские чиновники на всех уровнях приложили к нему свою руку — не в последнюю очередь посредством помощи в организации экскурсий по колхозам. Как они понимали свою роль в этих акциях и в грандиозном имперском проекте, частью которого они были?

В той степени, в которой работа сотрудников Международного отдела советской компартии требовала хорошей осведомлённости в польских делах, можно предположить, что они осознавали масштабность стоящей перед ними проблемы. У них был доступ к докладам о динамике общественного мнения от различных советских организаций, работающих за рубежом, например Совинформбюро. Анонимные письма в советскую газету для жителей Польши «Wolność» (в пер. «Свобода») дошли до них в 1950-1951 годах. Их писали, вероятно, активисты из числа крестьян, представлявшие себя разочарованными польскими советофилами и сторонниками коллективизации. В своих посланиях они рисовали мрачную картину яростного крестьянского сопротивления и разочарования существующими кооперативами¹⁰⁶RGASPI, f. 137, op. 17, d. 280, Il. 67-71, 135-42; RGASPI, f. 137, op. 17, d. 622, II. 4-16.. Воспринимали ли чиновники вроде Дзержинского и его современников эту ситуацию как повторение советской истории? Такой взгляд определял бы необходимость придерживаться политики «кнута и пряника» и предполагал бы в конечном итоге победу социалистической империи над непокорными, хотя и податливыми крестьянскими массами. Или же они ощущали раздражение, не справившись со столь сложной задачей, и были в плену очередного «чувства разочарования», свойственного позднесталинским учреждениям, ориентированным на формирование иностранного общественного мнения¹⁰⁷Смотри Vladimir Pechatnov, “Exercise in Frustration: Soviet Foreign Propaganda in the Early Cold War, 1945-47,” Cold War History 1, no. 1 (2001): 1-27.? Для ответа на эти вопросы требуются дополнительные исследования. Пока в этом не наступит ясность, наше понимание Советской империи после Второй мировой войны будет неполным.

Точно так же сложно сказать, что именно думали о коллективизации Польши рядовые советские активисты и крестьяне. Неудивительно, что сразу после войны советские крестьяне проявляли интерес к тем событиям в Восточной Европе, которые, по их мнению, влияли на их уровень жизни. Во время встреч с агитаторами колхозники часто спрашивали, почему Советское правительство отправляет хлеб в другие страны, а они сами голодают. «Каков урожай в странах Восточной и Юго-Восточной Европы?» — интересовались многие¹⁰⁸Смотри документ «Информация Ворошиловградского обкома ВКП(б): О реагировании трудящихся Ворошиловградской области на вопросы международного и внутреннего положения Советского Союза, 14 августа 1947 года, секретно». Смотри E. Iu. Zubkova et al., eds., Sovetskaia zhizn.’ 1945-1953 (Moscow: Rosspen, 2003), 38-39.. Владислав Зубок отмечал, что у интеллигенции того времени было больше шансов увидеть полное солнечное затмение, чем встретить иностранца¹⁰⁹Zubok, Zhivagos Children, 21.. Возможно, в то время вероятность встречи колхозника с целой группой иностранцев — даже из страны «ближнего зарубежья» — была сопоставима с вероятностью встречи с летающей свиньей или, по крайней мере, оседланной коровой. Конечно, поездки польских крестьян в советские колхозы должны были стать памятными событиями, и после визитов поляков советская сторона также предприняла некоторую пропагандистскую деятельность по их освещению в прессе¹¹⁰Tkaczow, “Propaganda,” 198-99.. Те, кто читал о них в газетах, возможно, воспринимали подражание советской системе за рубежом как её окончательное обоснование там. На официальном уровне новообретённое процветание коллективизированной польской деревни резко контрастировало с картиной обречённости и уныния в «империалистической» Польше межвоенных лет¹¹¹Brooks, Thank You, 58.. Или, может быть, им было жаль тех польских крестьян, которым предстояло разделить невзгоды советского мужика.

Единственная делегация советских колхозников в зарождающиеся польские кооперативы в сентябре 1950 года выявила ещё один набор реакций, свидетельствующих о неопределённом положении строящейся империи. Группа состояла из 45 человек: преимущественно руководителей колхозов и МТС, а также крестьян мужского пола. С одной стороны, участвовавший в поездке советский представитель верно подметил, что польские крестьяне жили более благополучно, чем до войны. С другой стороны, в отчёте он жаловался, что крупные кредиты, предоставленные властями членам кооперативов в качестве стимулов для вступления в оные, создали «искусственную» основу для кооперативного сельского хозяйства, что отбивало у крестьян стремление к самообеспеченности. Но он переоценивал влияние таких кредитов: многие председатели польских колхозов плохо разбирались в инвестиционных стратегиях и бездумно растрачивали государственные средства¹¹²Elliott, “Saddling the Cow,” 384.. Более того, упор составителя отчёта на «избыточное процветание», которым якобы щеголяли поляки, наводил на мысль, что состояние польских кооперативов задевало гостей из СССР и поднимало вопрос об их эффективности. Ранее советская сторона представляла польским крестьянам новые версии потёмкинских деревень. По иронии судьбы, теперь уже советские делегаты видели только лучшие хозяйства, потому что большинство имевшихся колхозов оказались экономически нерентабельными¹¹³Ibid., esp. ch. 4.. Но поляки стали жертвами собственного успеха. Ещё в 1949 году Никита Хрущёв поощрял поездки советских крестьян в польские колхозы¹¹⁴AAN, syg. 237/XXII-120, k. 45.. Однако очевидные осложнения, связанные с такого рода ответными поездками, помогают объяснить, почему советские власти предпочли не повторять этот опыт.

Заключение

Неисправимый противник настоящего красного арбуза Винценты Витос умер в октябре 1945 года, спустя немногим более года после встречи с Хрущёвым. Большинство польских крестьян, подобно ему, не прониклись идеей коллективизации. Под давлением Москвы и польских коммунистов и при активном участии местных чиновников процесс преобразования польского сельского хозяйства происходил согласно плану. Польские крестьяне, как в своё время их советские собратья, оказали ожесточенное сопротивление коллективизации. Изучение вопроса поездок польских крестьян помогает частично объяснить их яростное неповиновение. Наряду с откровенно катастрофическими последствиями коллективизации для польской деревни оно вынудило коммунистов отказаться от этой программы к 1956 году. В конечном итоге международные акции Советского Союза совершенно не убедили скептически настроенных крестьян в состоятельности советской сельскохозяйственной системы. Напротив, эти акции обернулись против коммунистов: вместо того чтобы переубедить скептиков, они позволили сомневающимся крестьянам лично исследовать советские колхозы за счёт польского государства. И хотя лишь малая часть участников поездок критиковала увиденное, их отзывы вызывали наибольший отклик у односельчан, семей, друзей и соседей по возвращении домой.

Советско-польские мероприятия обнажили слабые стороны новой сталинской империи в более общем виде. Сталинизм страдал от нескольких присущих ему структурных недостатков. Во-первых, он сочетал в себе краткосрочные экономические преимущества централизованного планирования с долгосрочной экономической неэффективностью. Результатом этого мезальянса стал колоссальный экономический рост 1930-х годов и его естественное следствие — опустошённая сельская местность. Во-вторых, за счёт комбинации террора и централизованного планирования в экономике и политике внедрялись показатели производительности, основанные на количестве, а не на качестве. В-третьих, сталинизм полагался на мир самодостаточных историй и символов, который требовал, чтобы границы были наглухо закрыты от потенциально опасных международных потоков людей, товаров и идей.

В отличие от тысяч западных туристов, побывавших в СССР в межвоенный период, польские крестьяне были гораздо большими советофобами и меньше стеснялись озвучивать свои сомнения по возвращении домой. Поездки крестьян происходили в обстановке, заметно отличающейся от условий визитов западной интеллигенции и представителей рабочего класса. Поляки были не так проникнуты идеализмом, как многие интеллектуалы. Их было больше, и они были, определённо, более требовательными и недоверчивыми. В отличие от французского рабочего класса, крестьяне не были ограничены левым политическим дискурсом и требовали особого подхода к себе. Трудно предположить, сколько советских участников этих мероприятий так и не смогли осознать это. Тем не менее, учитывая более серьёзные системные недостатки сталинских институтов, также трудно представить, что они могли бы повести себя по-другому, чтобы устроить более убедительное представление. Польские коммунисты, спорившие по вопросам принципа отбора кандидатов, обнаружили, что делегации в значительной степени укрепили существовавшие ранее представления о колхозах. В ответ на это местные власти стали выбирать в делегаты сторонников коллективизации, что поставило под угрозу пропагандистскую ценность экскурсий.

Несомненно, советская экспансия в Восточную Европу прочно укрепила контроль Сталина над половиной континента. Но это также создало серьёзные трудности Советской власти. С одной стороны, после унификации коммунистических институтов во всём советском блоке врождённые изъяны советского государства превратились в недостатки империи. Поэтому показательно, что местным польским коммунистам в итоге удалось симулировать успех крестьянских экскурсий путём привлечения преимущественно приверженцев коллективизации. Тем самым цель всего мероприятия была подорвана. Разработанный высшим руководством проект едва заметным способом был сорван. С точки зрения польских коммунистов, если в СССР плюсы сталинизма преобладали над минусами, то в Польше, наоборот, от сталинизма было больше минусов, чем плюсов. Например, хотя местные польские чиновники принуждали крестьян вступать в кооперативы, их возможности были ограничены. В отличие от СССР двумя десятилетиями ранее, этот процесс должен был быть добровольным, поэтому высшее руководство отказывалось прибегать к насилию. «Неформальное» притеснение на местном уровне обычно приводило к административной дискриминации или экономическому принуждению, а не к смертной казни. Даже те, кого формально судили за пропаганду против коллективизации, приговаривались к тюремному заключению, а не к ГУЛАГу или расстрелу¹¹⁵Elliott, “Saddling the Cow,” esp. ch. 5.. Поэтому для 10-15% открытых скептиков из числа польских делегатов, посещавших советские колхозы, ответственность за неповиновение всегда была ниже, чем у советских граждан, независимо от того, задавали ли поляки откровенно провокационные вопросы председателю колхоза или же принижали достижения советского сельского хозяйства по возвращении в Польшу. В этом смысле структурные изъяны сталинской империи оказались более пагубными, чем аналогичные недостатки сталинского государства, особенно когда речь шла о трансграничных людских потоках.

В конечном итоге коммунистам пришлось выбирать между двумя наборами противоречий, что можно назвать «интернационалистской дилеммой». Либо они должны были научиться обезвреживать нежелательные, скрытые последствия любых межнациональных акций — трудная задача по вышеупомянутым причинам, — либо они должны были устранить противоречие между закрытостью границ и своей приверженностью социалистическому интернационализму в сочетании с интеграцией институтов в рамках Советского блока. И хотя крупные поездки польских крестьян по советским колхозам прекратились накануне десталинизации, этот большой парадокс, который они символизировали, терзал партийных и государственных чиновников вплоть до краха коммунизма.