Размышляем вместе с Лермонтовым, предопределена ли наша жизнь

Латинская поговорка гласит: «Судьба направляет того, кто её принимает, и тащит того, кто ей сопротивляется». А если перевести: хоть умри, но делать что-то по своей воле ты не можешь — плыви по течению и приспособляйся.

Звучит удручающе. Но какой-то смысл в этой мудрости есть. 

С одной стороны, именно человек решает, чем он будет завтракать, а с другой стороны — его никто не спрашивает, какие продукты завезти с утра в магазин. Вроде он свободен в своих действиях, а вроде не совсем.

Ладно, эти примеры приземлённые, а что, скажем, со смертью?

К примеру, Лермонтов рассказывает, как Вулич выстрелил себе в голову из револьвера, попавшегося под руку, но выжил — хотя той же ночью скончался от удара шашкой. Вот оно, предопределение?

Гений Лермонтова в своём романе раскрывает вопрос судьбы и воли.

Выходка Вулича

Как обычно, офицеры засиделись у какого-то майора, играя в карты. «Всё это вздор! — сказал кто-то, — если точно есть предопределение, то зачем же нам дана воля, рассудок?»

Офицер Вулич, сербской крови, храбрый, но азартный, прервал перепалку товарищей: «Господа! к чему пустые споры?» Он отправился в другую комнату и не думая снял с креплений револьвер. Немного помедлив, выстрелил себе в голову — осечка. 

Все офицеры, которые застали выходку Вулича, остолбенели: порох из ствола никто не вынимал, оружие выбиралось наугад. «Неужели судьба существует?» — подумал каждый из них. Печорин же проиграл спор, лишившись двадцати червонцев.

Но Вулич всё-таки скончался той ночью. По дороге домой ему встретился пьяный казак. Интерес возобладал, и Вулич спросил: «Кого ты, братец, ищешь?» — «Тебя!» — ответил незнакомец, ударив его шашкой.

Сперва можно подумать, что Лермонтов, обсуждая вечную проблему устами своих героев, таким образом разрешает её: если смерть начертана нам сегодня, то она настигнет нас сегодня — хоть с помощью руки пьянчуги.

Давайте не будем спешить, клеймя Михаила Юрьевича фаталистом, и порассуждаем, вчитываясь в его слова.

Ещё когда спор начинался, Печорин недаром приметил на бледном лице Вулича «печать смерти». Шутя сказав, что тот скоро умрёт, он всё-таки был прав — и не потому, что знал о предстоящем несчастье. 

Печорин уже не раз встречался с Вуличем и видел, что он любит поступать своенравно, легкомысленно, увлекаясь игрой.

Потому Печорин и возмущался позднее, что друзья зря называют его эгоистом лишь из-за того, что он держал «пари против человека, который хотел застрелиться»; как будто тот сам «…не мог найти удобного случая!»

Обычно мы подсознательно оцениваем ситуации, в которых оказываемся: взвешиваем все за и против и пытаемся предвосхитить видимое будущее — это и сделал Печорин, разглядев на лице Вулича «печать смерти».

Кое-где один из героев подмечает: «…эти азиатские курки часто осекаются, если дурно смазаны или не довольно крепко прижмёшь пальцем».

Опытные офицеры об этом знали, не так ли? Оторопели же они от другого: никто из них не ожидал, что Вулич захочет рискнуть собой именно таким образом.

Не предполагал ли Вулич прежде, стремясь выиграть пари, что оружие со стены уже старое и незаряженное?

С другой стороны, не было ли здесь случайности: ведь револьвер, будь он с патронами, мог сработать верно, даже если бы Вулич и нажал слегка на курок? Бог его знает, но следующий выстрел раздался по фуражке.

Так или иначе, если Вулич знал, что азиатские курки нередко осекаются, а ружья, вероятно, опустошены, то всё-таки нельзя утверждать, что он всецело отдался судьбе.

Он понимал, хотя и частично, как эта судьба способна проявиться. 

Если же Вулич не был уверен ни в том ни в другом, то восхитимся тем, какой он сумасброд. Впрочем, даже при таком исходе старинные ружья не зависят от воли Вулича, а значит, по-прежнему могут осекаться и висеть незаряженными.

Лермонтов, рассказывая о ночном убийстве, пишет, что казак прошёл бы мимо Вулича, если бы последний вдруг не остановился и не задал свой вопрос. 

Заметили слово «вдруг»?

Почему-то кажется, что Вулич необязательно должен был задержаться и побеседовать с кем-то. Стало быть, погубил его, скорее, не рок, а случайность. 

Один из героев соглашается с нами: «Жаль беднягу… Чёрт его дёрнул ночью с пьяным разговаривать!» Всё же чёртики заранее не помышляют, когда хватать нас за ноги.

Но правы ли мы, когда называем поступок Вулича скорее случайностью, чем роком? 

Отчасти да, ибо дело обернулось совершенно неповторимым и немыслимым образом и в такое же по характеру время. 

Но как скоро умер бы Вулич? 

Думаем, Вулич испустил бы дух в старости, как многие, будь он «спокойнее». Но не хотим обманываться: мы ведь знакомы с ним, авантюристом.

Вероятно, Вулич скончался бы, не дождавшись пенсии, от рук если не этого казака, то другого бойкого кавалера, к примеру мужа неизвестной дамы, который в порыве ревности зарезал бы его.

Но Вулич тогда бы сгинул не только из-за своих манер и потому, что он праздношатался с несвободной девушкой. 

Ему потребовалось бы, помимо самого себя, столкнуться с внешними обстоятельствами, а именно с мстительным и самолюбивым мужем — вот что в первую очередь позволило бы ему умереть.

Всё-таки можно вести себя, как дурак, но если тебе как дураку негде и некогда помирать, то ты продолжишь жить.

Вулич же избрал не столь романтичный путь, потому что он, по словам Лермонтова, не сильно-то и любил забавляться с замужними девушками. Вулич предпочёл рискнуть иначе. Он ночью заговорил с казаком — снаружи помешанным, пьяным, вооружённым.

Поступок, как и смерть его, не случаен, а предопределён — в том смысле, что условия неблагоприятно для него сошлись: наш офицер снова зашагал по острию ножа и с ним встретился яростный казак.

Хотя опять же, это не значит, что аккурат тот поворот судьбы, который описывает Лермонтов, был уготован Вуличу с рождения.

Судьба и Печорин

Печорин услышал о кончине Вулича утром, когда его разбудили друзья. Выяснилось, что казак успел взбудоражить половину села и запереться в избушке, прихватив с собой ружьё.

Подоспевший Печорин, задумывая схватить дебошира, решил испытать судьбу, как бы продолжая пари, заключённое со смертником.

Думаете, Печорин просто взял и вломился в дом? Если бы.

Сперва Печорин заглянул в щель и увидел, что казак слаб и нерешителен. Потом он попросил есаула расположить у двери нескольких солдат и отвлекать бунтаря колкими фразами. 

Наш герой обошёл здание, заглянул в окно, дождался минуты, когда казак отвернётся, и оторвал ставень, «бросившись головой вниз», — выстрел, шум, пелена от пороха! Пуля сорвала эполет Печорина, а в дымке казак не разглядел своей шашки, поэтому не сумел отбиться от солдат. Ловко, не правда ли?

Судьба ли спасла Печорина, когда пуля пролетела мимо его уха, или сам Печорин спас себя, предположив, что казак, взволнованный и потерянный, при известных условиях промахнётся и не отыщет свою саблю?

Трудно сказать, какая доля от всего этого — случайности, не предвиденные ни одной из сторон, а какая — предопределённости. 

Важно другое: обычно люди называют судьбой то, что не понимают или что им неподвластно. Тогда как на деле она есть необходимость, которая ограничивает их действия.

Личность в истории

В философии необходимостью считается то, что люди изменить не в состоянии. 

Так, человек не выбирает, в какую эпоху и в какой стране ему родиться, а в повседневности — к примеру, какими по строению дорогами возвращаться домой. Ему приходится пользоваться тем, что дано, когда он устраивается в жизни или что-то совершает.

Взять хотя быть то, что Печорин родился в праздных, великосветских слоях России. В дневнике он жалуется, что у него не получается наладить собственную жизнь, что он не находит в ней такого места, где ему было бы приятно и радостно. 

Дворянская реальность предстала для Печорина неизбежным условием, в котором ему пришлось осуществлять свою судьбу.

В ситуациях же, с которыми столкнулись Вулич и Печорин, необходимостью, помимо остального, выступили пьяный казак, вооружённый шашкой, и дом, в котором он спрятался.

Данностью выступают и законы общества, по которым оно развивается. Как правило, люди их не осознают, поэтому не только сомневаются в своей силе, но и не думают о них, то есть покорствуют им.

Но в таком случае человек повинуется не какой-то независимой, как ему кажется, необходимости. Он преклоняется перед волями других людей, которые своими поступками и порождают эту «предопределённость», необходимость. 

Последние не колеблются и действуют, потому что знают, как совладать с определёнными событиями, либо до безрассудства и своей погибели уверены, подражая Вуличу, что совладать с ними разумнее иначе — как им пожелается.

Вулич — в известной степени безумец, совершающий действия, которые, казалось бы, нельзя объяснить здраво и логично. Именно оттого-то Вулич и свободен, но свободен дурно, наизнанку. Он не умеет управлять своей волей, позволяя стать ей своеволием, хотя всё равно умудряется преобразовывать мир вокруг себя.

Недаром Лермонтов в одном месте рассуждает, как иногда силён человек, который слепо верит в небесных существ: последние смотрят за ним, придают ему внутренней уверенности. Подобные, фанатичные люди бывают величественнее самой необходимости в своём рвении. Обычные же личности, «переходящие от сомнения к сомнению», нередко оказываются слабее тех во сто крат.

Разные поступки разных людей, даже если они сидят сложа руки, обнаруживая свою безвольность, суммируются друг с другом, создавая нечто третье, усложнённое — это часто зовётся «естественным ходом вещей». 

В своей «естественной колее» общество выражает то, к чему оно в конечном итоге устремляется. Оно попутно выдвигает великих личностей, которые помогают ему оформляться и берут на себя немалые обязанности. Эти «герои времени» умеют распознавать, куда направляется общество, отчего накладывают собственный отпечаток на историю. 

Бывает и другой сценарий. 

У личности мало объективных предпосылок, чтобы появиться: она просто не нужна здесь и сейчас. Но она возникает и открывает нечто такое, что опережает действительность и признаётся значимым намного позже его самого. 

К примеру, ещё Белинский указывал, что итальянские художники XVI века, творившие благодаря окружавшей их эпохе как можно свободнее и отрешённее, воплощали в своих полотнах черты общества будущего. 

«Сикстинской мадонной» Рафаэль убедительно показал, как человек способен предвосхищать ещё не состоявшееся предопределение.

Необходимость проявляется и в облике случайности. 

Допустим, люди справляются с одними и теми же ситуациями неодинаково, потому что они не простые слепки времени, а неповторимые. В конце концов, они встречаются с наружными случайностями, которые исходят от природы или других индивидов, с чем вынуждены считаться.

Ни одна необходимость не может так же непреклонно, как она сама, обосновать каждый поступок человека. Случайность нельзя объяснить из какой-либо закономерности, из чего-то внешнего, отличного от неё. Она как бы вклинивается в необходимость во всех своих выражениях и дополняет её собой.

Помните, как много неожиданных событий произошло в сцене, когда Печорин задерживал пьянчугу? Кто знает, как закончился бы роман, не состоялось бы хоть одного из этих событий. 

Случай волен путать карты подготовленной личности и помогать личности заурядной. Но опять же, он не настолько всесилен, чтобы вторую личность делать могущественнее первой.

Вот почему люди не перемещаются лишь в одном направлении, которое диктуется законами истории: оно главенствующее, но не единственное.

Отдельный человек сам решает, сумеет ли он познать необходимость и подстроиться под неё так, чтобы достигать своих целей — даже в приземлённых ситуациях, как Печорин, — или продолжит придавливаться «предопределением», во всём его упрекая и не пытаясь улучшить свою жизнь.

Если видишь ошибку, выдели кусок текста и жми Ctrl+Enter.

Сообщить об опечатке

Текст, который будет отправлен нашим редакторам: