Судьба этики «разумного эгоизма»

Рубрики: Культура, Философия

Метки: Этика Николая Чернышевского

Автор: Андрей Полянский

5 июня, 2024

Содержание

Как ошибаются исследователи Чернышевского и чем его понимание эгоизма, добра и зла может быть полезно для марксизма

Теория «разумного эгоизма» гласит: каждый человек эгоистичен, альтруизм невозможен, а людям, чтобы общество развивалось, нужно разумно понять свой эгоизм; действовать так, чтобы личные интересы соответствовали общим интересам.¹

В пятитомной «Философской энциклопедии» читаем: «Своеобразной попыткой спасти принцип “разумного эгоизма” явилась этика русских революционных демократов, которые интерпретировали его как наиболее последовательное служение обществу и прогрессу, поскольку оно-то и приносит высшее удовлетворение»².

Николай Гаврилович удивился бы этой мысли, ведь он нигде не разъяснял принцип «разумного эгоизма» и не стремился его «спасти». Даже словосочетание «разумный эгоизм», насколько я знаю, он ни разу не употребил.³

В небольшом тексте я 1) объясняю, в чём ошибаются исследователи, когда изучают мировоззрение и, в частности, этические взгляды Чернышевского; 2) предполагаю, насколько сложны, но и полезны для марксизма его этические понятия, и 3) определяю суть своих следующих статей.

Исследователи о взглядах Чернышевского

Мыслители, которые изучали и критиковали взгляды Николая Гавриловича, — богослов Памфил Юркевич, Георгий Плеханов, историк и революционер Юрий Стеклов, другие мыслители, умершие и здравствующие⁴, — кое в чём верно подмечали и подмечают изъяны и достоинства философских идей Чернышевского, но обычно рассматривали и рассматривают их застывшими, словно полагая, что они не менялись во времени⁵ ⁶.

Я опишу несколько примечательных работ этих авторов и объясню, почему Николай Гаврилович во многом не понят ими.

Этика Чернышевского в царской России

До революции 1917 года лишь Плеханов и Стеклов — скорее, волей случая — смотрели на философские и, в частности, этические взгляды Чернышевского в развитии. Изредка они это делали удачно, чаще — неудачно. Плеханов, критикуя теорию «разумного эгоизма» Николая Гавриловича, повторил — с небольшими, хотя и важными добавлениями — тезисы Юркевича⁷; а Стеклов скорее излагал, чем осмысливал её⁸.

Плеханов критиковал доказательство Чернышевского о присущей человеку эгоистичности. Георгий Валентинович был не согласен, что основанием даже самоотверженных действий «служит личный расчёт или страстный порыв эгоизма»⁹. Николай Гаврилович обосновывал это тем, что человек, оценивая собственные поступки, всегда прибегает к словам «я», «меня», «у меня». Плеханов отвечал ему: «Из того, что сознание своего “я” никогда не покидает человека в его соображениях о своих действиях, вовсе ещё не следует, что все его действия эгоистичны»¹⁰.

Юркевич ещё за полвека до Плеханова так же критиковал мысль Чернышевского, что эгоизм присущ «натуре» человека: «Сочинителю хотелось бы, чтобы мы выключили из нашей деятельности наше я, которое, однако ж, есть источник этой деятельности; ему хотелось бы, чтобы мы выключили из нашей жизни наши радости и страдания, без которых, однако ж, и эта жизнь не была бы наша…»¹¹

Юркевич и Плеханов не заметили, что Чернышевский в статье, где приводил доказательства эгоистичности человека, и в других сочинениях приблизительно того же времени не только признавал альтруизм, но и критиковал свою позицию о том, что в основе поведения людей «…лежит мысль о личном удовольствии, личном благе, лежит чувство, называемое эгоизмом»¹² ¹³.

Стеклов в двухтомной монографии и первого, и второго издания ограничился общими выводами о мировоззрении Чернышевского. Он писал: «Основным недостатком морали разумного эгоизма являются перевес в ней рационалистического начала и отсутствие исторической точки зрения»¹⁴ — или: «Недостатки этической системы Чернышевского связаны были с его общими историко-философскими взглядами, которые ему, к сожалению, не удалось развить до конца»¹⁵.

Стеклов был прав, но он не объяснял, почему Николай Гаврилович допускал в своём учении тот же «перевес рационалистического начала» — в разные годы по-разному и часто невольно. В монографии Стеклов лишь передал воззрения тех мыслителей, на деятельность которых равнялся Чернышевский, и почти не выдвигал критических суждений о теории «разумного эгоизма».

Этика Чернышевского в Советском Союзе

Советские учёные относились к Чернышевскому, как и к Ленину, с благоговением. Это не плохо, когда касается политики или восприятия истории, но не когда касается научного исследования. Владимир Ильич неоднократно говорил о Чернышевском — прямо или иносказательно — как о человеке, который «…стоял во главе немногочисленного тогда отряда революционеров»¹⁶. Мысль Ленина подхватили историки, которые писали, что Николай Гаврилович «…был смелым, мужественным, непреклонным, стойким революционером»¹⁷.

Знакомясь с советскими работами о Чернышевском, стоит учитывать их догматичность. Даже в двух исследованиях докторов философских наук — Усера Розенфельда и Игоря Пантина, — где они, казалось бы, критически смотрели на мировоззрение Николая Гавриловича, отражались штампы советской идеологии.

Монография Розенфельда вышла в 1979 году, и она «…посвящена анализу становления и эволюции мировоззрения Чернышевского»¹⁸. Но в ней по большей части неудачно описывается развитие философских взглядов Николая Гавриловича.

К примеру, Розенфельд, критикуя исследователей прошлого за то, что они предвзято относились к деятельности Чернышевского, сам неоднократно был пристрастен к нему. Он вторил советским идеологам, утрируя революционность Николая Гавриловича, и будто не замечал изменений в его взглядах на общество.¹⁹ Розенфельд называл Чернышевского «великим русским революционером» и говорил, что он «…страстно мечтал этот мир переделать, ибо был подлинным революционером, революционером слова и дела»²⁰. Хотя Николай Гаврилович являлся не «профессиональным революционером», а личностью «…гораздо более неординарной, чем это представлялось Ленину с высоты его “пролетарского” революционаризма»²¹.

Главный недостаток работы Розенфельда — и это он признавал — заключался в том, что в ней он занимался «философско-социологической концепцией» Чернышевского, а другие идеи его «…привлекались постольку, поскольку это было необходимо для выяснения философско-социологической основы его мировоззрения»²². Розенфельд объяснил, как видоизменялись онтологические и гносеологические воззрения Николая Гавриловича, и намеренно не рассмотрел, как преображалась, например, его этическая теория.

Игорь Пантин во вступительной статье к двухтомнику сочинений Чернышевского 1986–1987 годов тоже пытался понять, как менялось его мировоззрение. Он изложил несколько метких наблюдений о теории «разумного эгоизма», одно из которых: «…”натура человека” фиксируется русским социалистом уже не только в биологических, но и в социальных категориях»²³. Но рассуждения Пантина об этической теории Чернышевского по большей части были общими, а кое-где — неточными или ошибочными. Приведу несколько примеров.

Пантин не проследил, как переплетались этические воззрения Чернышевского и философские взгляды Людвига Фейербаха, «учителя» Николая Гавриловича²⁴. Пантин лишь оговаривался, что «Социологические идеи русского мыслителя… необходимо анализировать с учётом его своеобразной трактовки “антропологического принципа”»²⁵.

В другом месте Пантин высказал неверное утверждение: «…этическая система “разумного эгоизма” носила рационалистический характер и не выходила за рамки идеализма»²⁶. Эта мысль опровергается содержанием статьи «Антропологический принцип в философии» (1860 г.). В ней Чернышевский доказывал, что «…разнообразие явлений в сфере человеческих побуждений к действованию происходит из одной и той же натуры, по одному и тому же [«материалистическому». — А. П.] закону»²⁷, что из-за бедности в обществе существует «девять десятых всего дурного»²⁸, а расчёт всё же «бывает ошибочным»²⁹. Этические взгляды Чернышевского, конечно, не были «марксистскими», но они определённо «выходили за рамки идеализма».

Этика Чернышевского в светлой России настоящего

Я знаю лишь одного достойного исследователя, и то — советской «закалки», который пишет — не без лишних предубеждений — о творчестве и взглядах Чернышевского. Этого человека зовут Юрий Константинович Руденко. Он доктор филологических наук и в 2018 году, например, переиздал свою монографию об авторских смыслах романа «Что делать?»³⁰.

Работы остальных здравствующих учёных о философском наследии Чернышевского неаккуратны в своих основаниях и выводах. Не хочу обобщать — может, я попросту не знаю грамотных специалистов, которые изучают мировоззрение Николая Гавриловича, — но приведу характерный пример.³¹

Высшая школа экономики воспитала доктора филологических наук Алексея Вдовина. Он считает, что Чернышевский в своей диссертации о проблемах эстетики развивал идеи не Фейербаха, а Руссо, и «Отсутствие новизны и научная несостоятельность диссертации выкупались её прямотой и радикальностью, публицистической односторонностью…»³² На 28 страницах Вдовин цитирует Руссо, Гегеля, Фейербаха, Фишера, Прудона и, выборочно ссылаясь на сочинения Чернышевского, заключает, что он «явно подтасовывал факты»³³ и «…каждый раз, задним числом, переписывал своё понимание фейербаховской философии, порождая тем самым автобиографическую легенду»³⁴. Вдовин не пытается понять идеи Николая Гавриловича, не штудирует его рукописи, зато в духе модернизма отрицает доказанные истины.³⁵

Вдовин говорит, что Чернышевский в диссертации опирался на идеи Руссо. Это верно, ведь Николай Гаврилович в дневниках и в письмах, в том числе конца 1840-х и середины 1850-х годов, не раз упоминал Руссо и других просветителей XVIII века³⁶. Но это не значит, как пишет Вдовин, что диссертация Чернышевского «никак не связана»³⁷ с идеями Фейербаха, которые Николай Гаврилович — Вдовин путается в критике — то ли превратно понял³⁸, то ли не пытался понять³⁹.

Хорошо ли Чернышевский понял идеи Фейербаха и пытался ли он их понять — вопрос для отдельной статьи. Скажу наперёд — и пока бездоказательно, — что он понял их хорошо, во всяком случае в области этики.⁴⁰ Лишь опровергну вывод Вдовина, что диссертация Николая Гавриловича «никак не была связана» с идеями Фейербаха. Привожу отрывок из неё: «Воззрение на искусство, нами принимаемое, проистекает из воззрений, принимаемых новейшими немецкими эстетиками, и возникает из них чрез диалектический процесс, направление которого определяется общими идеями современной науки. Итак, непосредственным образом оно связано с двумя системами идей — начала нынешнего века, с одной стороны, последних десятилетий — с другой».⁴¹ Здесь подразумеваются «система идей» Гегеля и «система идей» Фейербаха соответственно.

Если ознакомиться с работами Чернышевского разных лет его жизни, станет неловко говорить и о том, что он «подтасовывал факты» и «задним числом» убеждал соратников в своей приверженности Фейербаху. Процитирую три его сочинения.

Первое — дневник 1849 года: 23 июля Николай Гаврилович «Подождал до 12 в библиотеке, где читал о Фейербахе у Эрша⁴² в статье Philosophie…»⁴³

Второе — статья «Полемические красоты» 1861 года, в которой Чернышевский обращался к литературному критику Степану Дудышкину: «Вы можете осуждать меня за то, что я признаю прогресс в науке и нахожу последнее слово её [Фейербаха. — А. П.] самым полным и справедливым. Это как вам угодно. Быть может, по-вашему, старое лучше нового. Но допустите же возможность думать иначе»⁴⁴.

Третье — письмо Чернышевского 1877 года, написанное через 30 лет после защиты диссертации, где он говорил сыновьям: «…гораздо лучше, нежели от меня самого, Вы можете узнать общий характер моего мировоззрения от Фейербаха. — Это взгляд спокойный и светлый»⁴⁵.

Пусть Вдовин откроет текстологические комментарии к любым изданиям сочинений Чернышевского. Добросовестные люди, которые не стремятся к «открытиям», убедят его, что обвинять Николая Гавриловича в мифотворчестве глупо до неприличия.

И по сей день никто — тем более Вдовин, — кроме Плеханова, не рассмотрел статью Юркевича «Из науки о человеческом духе» (1860 г.)⁴⁶, и никто — даже Плеханов — не рассмотрел статью историка Виктора Аскоченского «Физиологический способ превращения человека в животного, и животного — в человека» (1862 г.)⁴⁷. Но только в них серьёзно критиковалось сочинение «Антропологический принцип…» (1860 г.)⁴⁸, где Николай Гаврилович доказывал теорию «разумного эгоизма». Изучить эти статьи — значит узнать, где Чернышевский мог ошибаться в своих этических понятиях.

Этика Чернышевского в смежных областях знания

Чтобы понять теорию «разумного эгоизма» Чернышевского, стоит изучить исследования:

О его художественных произведениях, ибо в них выразились его взгляды на жизнь: тот же роман «Что делать?» (1863 г.) был манифестом этики «новых людей»;
Об эстетических воззрениях Чернышевского, так как они были связаны с его этическими идеями: он отстаивал мысль, что «…наслаждение теми или другими предметами, имеющими в себе эти [художественные. — А. П.] качества, <…> непосредственно зависит от понятий наслаждающегося человека»⁴⁹.

Литературоведы — до революции и после неё — много чего добились в определении художественного метода Николая Гавриловича и эстетического своеобразия его поэтических произведений⁵⁰, но мало чего — в области истории философии. Они выводили этические взгляды Чернышевского больше из его беллетристических сочинений, чем из его статей.

В литературном наследстве, однако, хорошо изучена эстетическая концепция Чернышевского⁵¹ — по нескольким причинам.

Чернышевский написал магистерскую диссертацию «Эстетические отношения искусства к действительности»⁵², где изложил своё видение прекрасного — как он понимал его в 1855 году.

Николай Гаврилович был литературным критиком и совершенствовал «…собственное отношение к оцениваемым литературным явлениям, причём это отношение являлось одной из типичных для его эпохи общественных позиций»⁵³. Когда Николай Гаврилович вершил суд над поэтическими произведениями Александра Островского⁵⁴, Льва Толстого⁵⁵, Ивана Тургенева⁵⁶ и других писателей, он развивал эстетические идеи, которые перенял от Виссариона Белинского и Александра Герцена⁵⁷. Немудрено, что чаще всего он писал об истории и теории искусства.⁵⁸

Учёные могут хвалиться постижением эстетической концепции Чернышевского, но они, пытаясь оценить его этические взгляды, искажают или не понимают теорию «разумного эгоизма» в толковании Николая Гавриловича.

Особенности взглядов Чернышевского

Чернышевский в 1888 году, в авторецензии на диссертацию «Эстетические отношения…» (1855 г.), говорил, что «Первая задача истории [как науки. — А. П.] — передать прошедшее; вторая, — исполняемая не всеми историками, — объяснить его, произнесть о нём приговор…»⁵⁹ Мало кто в деталях объяснял, откуда произошли понятия Чернышевского о добре и зле, о разумном и жалком эгоизме и тем более критически оценивал их.⁶⁰

Чернышевский не раз, особенно в сибирских письмах родным, признавал, что он применял метод Фейербаха к вопросам, которые ещё не решила наука.⁶¹ Ссылаясь на данные естествознания, он утверждал, что человеку свойственно быть эгоистичным⁶², а добро — это предельная степень пользы для некоторых людей⁶³. Но почему Николай Гаврилович так считал, где в своих заключениях он был неправ принципиально, а где — лишь в формулировках или в предположениях, остаётся непонятным.

Чернышевский, вопреки господствующему мнению, большую часть жизни, после середины 1840-х годов, не был революционером ни в политике, ни в мысли: он боялся потрясений в обществе и пытался отсрочить их⁶⁴.

Николай Гаврилович не был и закоренелым материалистом — во всяком случае, в 1840–1850-е годы, когда его философские взгляды только определялись. Например, в то время он писал: «…конечный результат исторического развития состоит в теснейшем сближении всех членов нации в одно плотное духовное целое»⁶⁵ — или вторил европейским просветителям XVIII века, доказывая, что человек от рождения склонен творить добро⁶⁶.

Чуть ли не в те же годы Чернышевский смотрел на общество и на некоторые явления человеческой жизни, как бы сейчас выразились, по-марксистски. Так, он соглашался, что прогресс истории не всегда осуществляется благоприятно для человечества, то есть признавал неизбежность революций и восстаний⁶⁷. Ещё он утверждал, что люди становятся добрыми или злыми в зависимости от того, как они воспитываются и живут в обществе⁶⁸.

Чернышевский, с одной стороны, оставался в границах созерцательного материализма, истины которого он черпал преимущественно из сочинений Фейербаха, а с другой стороны — развивал их. В некоторых аспектах Николай Гаврилович даже приближался к открытию исторического материализма, как позже назвали этот взгляд на историю.⁶⁹

О следующих статьях в «Спичке»

Историки, к сожалению, почти не знают Чернышевского и не проследили в должной мере, как рождались и менялись его философские и, в частности, этические взгляды — с середины 1840-х по конец 1880-х годов.

Сделать это и объяснить, где Николай Гаврилович ошибался, а где — нет, как он сам полагал, «…будет лучшей критикою; потому что открыть во лжи истину или показать, из какой истины выведена ложь, значит — уничтожить ложь»⁷⁰. Или, как писал доктор филологических наук Борис Эйхенбаум применительно к истории литературы: «”Преодолеть” какой-нибудь художественный стиль — значит понять его. Художественное явление живо до тех пор, пока оно непонятно, пока оно удивляет. Критика удивляется, наука понимает»⁷¹.

Сделать это — значит доказать, почему этическая концепция Чернышевского, его понятия о добре и зле, о разумном и жалком эгоизме, несмотря на некоторую непоследовательность, были в основном верны и почему на них можно положиться, решая проблемы этики.

Если опираться на наработки Чернышевского, получится:

Определить понятия добра и зла, какие они есть в обществе, то есть объективно, независимо от воли отдельного человека;
Разграничить понятия эгоизма и альтруизма, что уже пытался осуществить Плеханов.

Николай Гаврилович был мыслителем, который жил и творил в эпоху журнальной полемики 1850–1860-х годов в России. В пылу революций на земле и борьбы в умах его то восхваляли, то уничижали. Я тоже, следуя мыслителям прошлого, не буду свободен от идеологических стеснений, но попробую сделать то, что не сделали до меня исследователи творчества Чернышевского.

Я, публикуя статьи в «Спичке»:

Системно изложу теорию «разумного эгоизма», опираясь на малоизвестные источники — например, на письма Чернышевского из Сибири, которые опубликованы, но почти не изучены;
Определю, на каких идеологических основаниях зиждилось мировоззрение Чернышевского, и в подробностях прослежу, как развивались его философские, а если брать у́же — этические взгляды;
Упорядочу доводы Николая Гавриловича в обоснование теории «разумного эгоизма», выявлю их положительные и негативные стороны, осмыслю его понимание добра и зла.

Одновременно с этим я буду узнавать, как современники критиковали взгляды Чернышевского, и рассуждать, чем его теория может быть полезна для марксистской этики.